встретили ни души, пока не дошли до гончарни. Гончар улыбался им, не прекращая работы на круге. Ник шепотом объяснил, что гончарня эта знаменита, люди приезжают сюда за посудой из дальних мест. Деревня была небольшая, и вскоре они очутились на проселке, среди нарциссов, еще цветущих под сенью могучих деревьев.

— Твоя мама не очень разговорчива, — сказала Анна.

— Хочешь сказать, что отец красноречив? — Ник рассмеялся. — Когда он в ударе, спокоен и доволен обществом, остальным много говорить не приходится. Должен тебе сказать: вчера он был в отличном настроении. Это значит, ты ему понравилась. Ты к нему привыкнешь, у тебя нет выхода. — Он снова рассмеялся. — Я слышал, как вы с мамой болтали в кухне, — похоже, всё складывается удачно.

Чуть позже Ник сказал, что им пора возвращаться — он хочет успеть на пасхальную службу. Анна сказала, что тоже хочет пойти. Она не обязана, сказал Ник. Он идет потому, что не может нарушить многолетний порядок. Викарий их церкви — папин брат, дядя Дигби, и, сколько он помнит себя, родители твердили, что пасхальная служба — самая важная в христианском календаре. И ты не имеешь права называть себя христианином, если не посещаешь эту службу, не возрадовался Воскресению Спасителя, — хотя сами не слишком утруждали себя посещением церкви в другие дни. Кроме того, служба и семейный обед после стали у них приятной семейной традицией.

— Я пойду, — сказала Анна. — Хочу.

Ей хотелось почувствовать, что она принята в теплое лоно семьи, и насладиться этим чувством. Она не хотела оставаться в стороне.

Она сказала ему, что хочет пойти на пасхальную службу — никогда на ней не бывала, да и вообще никогда не бывала на церковной службе.

— Неужели?

Ей было приятно его изумление. Но это правда: ни на службе, ни на крещении, ни на венчании — вообще никогда. Такое она видела только в фильмах и по телевизору. О христианстве она знала только теоретически, большей частью из прочитанного, когда училась на филологическом факультете, да по обрывкам случайно услышанного.

Ник сказал, что в его родословной полно викариев и проповедников из мирян. А услышать такое от Анны — всё равно что встретить человека, никогда не видевшего луны.

И об этом позаботился ее папа: чтобы дети были в полном неведении относительно церкви. Когда Анна пошла в школу, некоторые родители-мусульмане начали кампанию за то, чтобы их детей не привлекали к христианским мероприятиям. Эти родители были сотрудники и аспиранты университета в Норидже — немногочисленные, но кампанию вели умело. Школа принадлежала к англиканской церкви, но Анна и брат учились в ней не из-за этого. Просто она находилась недалеко от дома и имела хорошую репутацию. Когда родители-мусульмане начали свою кампанию, директор школы счел, что тут дело принципа, а именно что ученики его школы должны участвовать во всех мероприятиях, а иначе будет затронута честь мундира. Кроме того, он не желал, чтобы на порядок в школе покушалась горстка людей, не ценящих столь важный для него дух школы. Но родители организовали петиции, угрожали жалобами, и в конце концов директор разрешил детям родителей-мусульман не принимать участия в некоторых мероприятиях. Он предпочел бы, чтобы этих детей забрали из школы, но в местном совете его попросили не доводить дело до публичного скандала. И поскольку ее имя было Ханна Аббас и в ее документах говорилось, что она мусульманка, родителям было разрешено освободить ее от этих мероприятий, и они разрешением воспользовались. Ханна была освобождена от всех христианских мероприятий, а потом, когда пришла его очередь, — и ее брат Джамал. Учителя не стремились облегчить жизнь мусульманским детям: когда в зале играли пьесу о Рождестве или устраивали праздник урожая, этих ребят собирали в одном классе. Они были бельмом на глазу, и школа давала им это понять.

Мусульманином был ее отец, хотя ни в его занятиях, ни в их образе жизни ничего особенно мусульманского не было. Иногда он им объяснял, что значит быть мусульманином, рассказывал о Столпах Ислама, о единобожии, о молитве, постах, милостыне, о паломничестве в Мекку, хотя сам ни к чему этому отношения не имел. Он рассказывал им о жизни Мухаммеда, о мусульманских завоеваниях почти всего известного мира — от Китая до ворот Вены — и об исламской учености и воспитании. Рассказывал об этом так, как будто это были истории о великих приключениях, когда люди были гигантами и, собирая хворост в лесу, можно было наткнуться на сундук с сокровищами, изумрудами и бриллиантами. Мать их Мариам знала о религии только то, что могла услышать краем уха, — ноша этих знаний была легчайшая. Она, наверное, и не подумала бы изолировать детей от чего бы то ни было, но их отец смотрел на это как на короткую отсрочку в моральном разложении детей и настаивал на их освобождении от христианских мероприятий. Родители, которые вели эту кампанию — без его участия, — внимательно наблюдали за школой, и он не хотел, чтобы думали, будто он к этому равнодушен. В скором времени Ханна и Джамал привыкли к тому, что освобождены от христианских дел, и в заступнике уже не нуждались — знали, что от них этого ждут. Что отец так хочет. Вот как, выросши в Англии, она ни разу не была в церкви. Если бы их отец был правоверным мусульманином, он совершил бы тяжкий грех, держа их в неведении относительно их религии, но он держал их в неведении относительно вообще всего. Пытался, во всяком случае. Он о многом должен был бы им рассказать — о многом и много больше.

Когда Анна сказала об этом Нику, он промолчал, но лицо его выражало сильную неприязнь, и она решила, что неприязнь эта — к ее отцу. Она пожалела о сказанном, хотя всё это было правдой. Печально, что в ее описании он выглядел узколобым иммигрантом — но так он себя вел, и она поборола желание сказать что-либо в его защиту.

Служба Анну удивила. Показалась ей фальшью. Она надеялась, что ее растрогает драма воскресения, что она проникнется утверждением веры, ощутит торжественность происходящего, но слова дяди Дигби казались преувеличением, а в подаче их слышались заученное благочестие и самодовольный тон. Несмотря на церковное облачение и набожную речь дяди Дигби, Анна даже усомнилась в том, что он верующий. Она подумала, что у верующего должен быть особый взгляд — горячий, страстный, истовый, хотя бы добрый, — но даже издали было видно, что он пустой, раздраженно-озабоченный. Она подумала, что дядя Дигби — не лучший