Ноздри защекотал запах горячей еды, и я, носом, бессознательно потянулась за пряным ароматом, но подниматься не стала, а, как напуганный зверек, сначала затаилась, осторожничая, прислушиваясь к звукам, оценивая степень опасности. Тишина. Только потом открыла глаза и осмотрела глубокую тарелку, которую она мне принесла.

Быстро вскочила, сев на край кровати и зачерпнула полную ложку густого рагу, отправив его в рот, зажмуриваясь от неподдельного удовольствия, чувствуя, как разваренное мясо тает на языке. Мне абсолютно не интересно чьей инициативой было накормить меня. Впервые, ела жадно, бездумно, собирая остатки соуса еще теплым свежеиспеченным хлебом, вычищая им тарелку до идеального блеска…

Снаружи доносились звуки бессодержательного разговора вперемешку с заливистым женским смехом, который не мог испортить мне аппетит, но, почему-то, раздражал до изжоги. Желудок ныл то ли от большого количества горячей пищи, отвыкший от гастрономической роскоши, то ли от пряных трав, к которым я совсем не привыкла. Отставив пустую тарелку в сторону, я откинулась на подушку, и, переводя дыхание, постаралась справится с легким жжением.

Сон не шел. С каждым прошедшим получасом становилось только хуже.

Тошноты не было, но полный желудок не просто болел, меня выворачивало от резкой боли, посылая по всему телу мышечные спазмы. Кожа покрылась горячей испариной. Я чувствовала ее над верхней губой, а, когда облизывала пересохший рот, соленые капли скатывались вниз…

Панический страх царапал горло. Я попыталась встать и позвать на помощь, но безуспешно проваливалась в привлекательный омут блаженного забытья, то периодически теряя сознание, то выныривая снова, цепляясь скрюченными от боли пальцами в простынь, сминая ее в кулаки, стараясь задержаться и прийти в себя, но безуспешно. И без того истощенный организм не мог бороться за жизнь и я медленно сдавала позиции, все глубже падая в страшную безболезненную бессознательность.

Не стонала, почти беззвучно хрипела, открывая рот, соперничая со смертью за каждый вдох, отвоевывая их по одному, а затем, снова, вступала в неравную схватку за очередной, жизненно важный глоток воздуха.

– Демьян, – звала его пересохшими губами, – Демьян, – его имя вырывалось, будто из легких, с предсмертным свистом, – Демьян…

Но он не мог услышать…

Машинально махнула рукой и, совершенно случайно, смахнула с прикроватной тумбочки пустую тарелку, которая с отчетливым звоном ударилась о деревянный пол и разбилась, рассыпавшись по нему крупными осколками.

Больше ничего не видела.

Только чувствовала холодные руки на моем лбу, приводящие меня в сознание, мужской уверенный голос, удерживающий меня на грани бессознательности, заставляющий балансировать там… с ним… вместе…

И вода. Много воды, которую я вынужденно пила, а потом он держал мою голову над тазом, придерживая волосы, аккуратно собирая их в хвост на затылке, чтобы убедиться, что вызвал первые спасительные спазмы рвоты. Выворачивало нещадно. Так, что скручивало все внутренности, словно выжимая из них смертельную отраву, всю до последней капли, не оставляя яда в исчерпавшим силы организме. Потом снова вода. До непрекращающегося головокружения, до черно-белых мушек перед глазами…

– Скорую… Срочно… Хоть кого, нам в город надо… Сейчас, потерпи еще… Ну же, Анюта, поговори со мной!

Слышала, как разговаривает, но не разбирала слова, только интонации в голосе, к которому тянулась, как к спасительной палке, брошенной в грязную воду непроходимой топи, в которую меня все больше засасывало с каждым, сделанным мной движением. Понимала, что паника только усугубляет мое положение, но барахталась до тех пор, пока не уткнулась в мужскую грудь, к которой меня крепко прижали и не вдохнула знакомый дразнящий аромат дорогого мужского парфюма…

Только тогда открыла глаза и ухватилась за тревогу в ранее безэмоциональном взгляде, как за ту невесомую ниточку, что ранее соединила наши тела, пришив к друг другу намертво.

– Демьян… – едва шевеля губами, прошептала ему.

– Узнала? Значит, жить будем. Ты же сказала, что умрешь только со мной… Куда одна?! Дурочка!

Только тогда, когда Аню осмотрел врач, мне стало легче.

До этого момента, все сорок минут, которые ждал приезда скорой помощи, я был не в себе. Бессильная ярость настолько захлестнула меня, что я не мог контролировать свои эмоции, лишь ревел от беспомощности, смотря на то, как она угасает с каждой прошедшей минутой. Сделал все, что было необходимо, чтобы дождаться медицинской поддержки от профессионалов, но промывание желудка помогло слабо и время ее жизни утекало, словно кварцевый песок сквозь мои пальцы. Самое жуткое, что я никак не мог задержать его, чтобы не делал: сжимал руки в кулаки, пытаясь поймать последние песчинки ее сознания, но это было невозможно, она ускользала от меня…

Было безумно жаль девчонку, которая, по своей глупости, попала между двух криминальных жерновов, поэтому и не находил себе места, в ожидании врача, крепко прижимая хрупкую женскую фигурку к себе. Она вся горела. Отравление перешло в ту стадию, когда яд уж проник в кровь, достигнув там максимальной концентрации, поэтому ее давление быстро падало, а пульс едва прощупывался, словно тонкая ниточка, едва соединяющая нас с ней.

Я уже, в который раз, прикоснулся к ней, отсчитывая сбивчивые удары сердца, и посмотрел на часы, отчетливо понимая, что время уходит.

– Олеся, бл.дь, – взревел, словно безумный, – врач где?

– Машина подъезжает, – дрожащим голосом отвечает она, – минуту назад перезванивала… Сейчас будут.

– Игорю еще раз набери, пусть срочно приедет, – продолжал раздражаться я.

– Он уже в дороге. Минут через тридцать будет у нас…

Только когда, из рук в руки, передал девчонку приехавшим медикам, напряжение отпустило. Так схлынуло, что закружилась голова и мне пришлось облокотиться спиной о дверной косяк, со стороны молча наблюдая за действиями врача.

– Что ела больная? Что пила? – спрашивал тот, измеряя давление и проверяя реакцию зрачка на свет.

Вместе с повисшими в воздухе вопросами, сразу, вслед за отливом тревоги, последовал прилив безудержной ярости, словно набегающая на берег штормовая волна, одна за одной, накрывали меня с головой, обдавая пеной бешенства.

– Олеся, сука! – вскричал я и развернулся в сторону общей комнаты, где она стояла, трясясь от страха и заламывая руки, то и дело пряча их за спиной, чтобы скрыть предательски дрожащие пальцы, что никак не могло ускользнуть от моего испепеляющего взгляда. – Ты!

– Не я, Ветер, – выдохнула она, – клянусь тебе, не я!

– Разберемся, – бросил ей и снова повернулся в сторону врача, отвечая уже ему, – пила молоко вчера, воду… ела говядину, тушеную с овощами, около двух часов назад.

– Кроме нее, кто еще ел?

– Пока нет… Только она…