Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот как-то утром, когда Милли подходит к ее парте, наверняка готовясь вылить на Элис порцию первых оскорблений, Элис поднимает голову и спрашивает:
– Как выходные провела?
Милли так удивлена, что не сразу находится с ответом. Элис это придает смелости.
– Я вот, например, к папе ездила. У меня родители развелись. Сначала тяжело было, но я постепенно привыкаю.
Милли долгим, испытующим взглядом смотрит на Элис.
«Мы на одной волне», – думает Элис.
А затем Милли, набрав воздуха, орет на весь класс:
– О боже! Миртл ко мне клеится! Мы все в опасности!
Травля ограничивается классом Элис, и все же о ней неминуемо узнает и Ханна.
Однажды Элис спускается по лестнице в раздевалку, а Милли замечает ее снизу.
– Эй, осторожно! – кричит она группе проходящих мимо девочек. – Перила не трогайте! Их Миртл лапала – еще заразитесь и лесбиянками станете.
Среди этих девочек Элис видит и Ханну, поэтому унижение ощущается острее.
– А ты их тоже трогала, Милли? – спрашивает Ханна. – Потому что тогда мы еще и дебилизм подхватим. – Она проходит мимо и направляется к дверям.
От ужаса Элис даже не радуется. Она съеживается и старается побыстрее скрыться, пока Милли на ней не отыгралась.
Тем же вечером, когда после ужина Ханна с Элис уходят к себе, Ханна спрашивает:
– А почему она называет тебя Миртл?
Элис сидит на кровати, привалившись к стенке, и в миллионный раз перечитывает «Хроники семьи Казалет», Ханна лежа листает «Космо».
Элис поднимает глаза, а Ханна по-прежнему смотрит в журнал. «Не плачь, – командует себе Элис. Она цепляется за знакомые приемы: – Представь живописные горы, ты там одна, отсюда тебе видно далеко, на много миль вокруг». Стараясь говорить как ни в чем не бывало, она отвечает:
– Это всего лишь такая глупая шутка. Ну, из «Гарри Поттера», помнишь?
Ханна хмурится и переворачивает страницу.
– А ты… – начинает она, – тебе эта шутка нравится?
– Мне… – Элис старается изо всех сил: горы, небо, ох, ну надо же – беркут! – но слезы отступать не желают. Она молча качает головой и через некоторое время все-таки выдавливает:
– Не очень.
Ханна смотрит на нее.
– Если ты лесбиянка, в этом нет ничего плохого, – говорит она.
«Я не лесбиянка», – собирается сказать Элис, но понимает, что речь не об этом.
– Да ерунда, – говорит она.
– Нет, не ерунда. Никто не должен тебя обижать.
– Ты же обижаешь, – возражает Элис.
– Тут дело другое. – Ханну это явно забавляет. Помолчав, она добавляет: – Милли Стивенсон чокнутая. Мы с ней вместе на математику ходим. Ведет себя так, будто в трущобах выросла.
– Ага. В диких трущобах Хэмпстеда, – дрожащим голосом шутит Элис и, когда Ханна смеется, радуется. Потом Ханна снова утыкается в журнал и к этому разговору не возвращается.
На следующий день к обеду все прекращается. Войдя в туалет, Элис испуганно сжимается: там стоят Милли и несколько ее подружек. Элис готова услышать знакомое: «Эй, народ, поосторожнее! Срочно валим, а то приставать будет!» Но ничего не происходит. Милли не произносит ни слова. Она вообще словно не видит Элис. Так проходит день, а потом и вся неделя. Милли будто бы вообще избегает Элис. Той удается поверить своему счастью, лишь когда без происшествий проходят две недели. Уж слишком неправдоподобно прозаически все заканчивается. Вернувшаяся к ней Джесс снова сидит рядом на уроках и в столовой. Возвращаются пристыженные Марго и Холли. Элис чуть не плачет от счастья, когда приходит на математику и видит, что они сидят в середине, а третье место явно для нее. (Элис все-таки сдерживается: «Горы! Небо! Беркуты!»)
– Прости, – бормочет Марго, когда Элис садится рядом, и Элис, счастливая, тотчас же прощает ее, а заодно и Холли, хоть та и не просит прощения. Прозвище Миртл кануло в прошлое. Элис – опять Элис. На географии она робко поднимает руку, чтобы ответить на вопрос про перенаселение. Никто не шепчется. Элис воскресает, прямо как Лазарь.
– Как ты этого добилась? – спрашивает она однажды за завтраком сестру.
– В смысле? – Ханна размеренно ест рисовые хлопья из супермаркета.
– Отшила Милли Стивенсон.
Ложка замирает на полпути ко рту. Ханна улыбается сама себе.
– Ну?
– Я все уладила, – отвечает Ханна так, словно она мафиози.
Она снова принимается за еду и не желает больше обсуждать эту тему, поэтому лишь спустя много лет Элис выяснит, что произошло на самом деле.
Однажды на пасхальных каникулах Элис остается дома одна, готовясь к пробным экзаменам. Мать отправилась за покупками, а Ханна куда-то ушла с друзьями, хотя предполагалось, что она тоже будет готовиться. Когда в дверь звонят, Элис думает, что Ханна, наверное, опять забыла ключи.
Она подходит к двери, смотрит в глазок и теряется, увидев тетю Кэти. Одетая в бесформенный темно-синий кардиган, белую блузку и длинную черную юбку, та стоит, обхватив себя руками. В ее облике есть нечто странное, но что именно, Элис не сказала бы, разве что одежда великовата, словно с чужого плеча. Волосы тети Кэти стянуты в неопрятный пучок с выбившимися на лицо прядями. Они почти полностью поседели, хотя Элис запомнила их светлыми. Тетя Кэти то и дело озирается, как будто ждет еще кого-то.
Элис растеряна. Тетю она знает плохо и всегда слегка ее побаивалась. Они редко ездят в Питерборо в гости к бабушке с дедушкой, с которыми живет и тетя Кэти, и пока они там, тетя Кэти чаще всего не выходит из своей комнаты. Одна такая поездка Элис особенно памятна. Они с Ханной и Майклом были тогда еще маленькие, и тетя Кэти вышла поужинать с ними, но, похоже, пребывала в скверном расположении духа. Она непрестанно жаловалась, что баранина жесткая, и утверждала, будто мясник пытается их облапошить. Позже бабушка подала на сладкое яблочный пирог, и тетя Кэти запретила всем его есть. Тетя показалась Элис ужасно грубой. Когда гости отказались исполнять указания тети, та вскочила и выбежала за дверь. Все остальные как ни в чем не бывало продолжили есть.
По пути домой Ханна с видом знатока, который ей случалось принимать, заявила, что тетя Кэти, вероятнее всего, была пьяная. Мать тогда шикнула на нее:
– Никакая она не пьяная. Просто она своеобразная. И всегда такая была. – И потом, скорее для себя самой, добавила: – Она мне детство испортила.
– Испортила? Как это? – заинтересовалась Ханна (вероятнее всего, полагая, что ее собственное детство тоже испорчено).
– Ты же видела, какая она, – сказала мать, но больше на эту тему не