Подсоснова сто коробок хромовой обуви привёз, всю молодежь села обую. Иду будто дальше, перегораживает мне дорогу Анна Крестьянинова, остановила и спрашивает:

– Николай Сергеич?! У тебя в лавке нет ли сатину синего, мужику на рубаху? – я остановился и с некоторой обидой отвечаю ей, – во-первых, у меня не лавка, а магазин о двух отделах. Бакалеей заведует жена Ефросинья Семеновна, а красным товаром торгую я сам, так что у меня в магазине от всякого товару и мануфактуры полки ломятся.

– А из штанного-порточного, что есть у тебя? – допытывается она.

– Есть, есть, – деловито отвечаю ей я, – всякой ткани большой выбор: сатин, молескин, рубчик, коленкор, сатин-река, канифас, фланель, бумазей, даже кармазинное сукно имеется, чего тебе еще надобно? – перечисляю я этой ей все, а она своими пронырливыми глазами меня с ног до головы обводит, мне помлилось, что она сглазить меня хочет, а она и говорит мне:

– Николай Сергеич, вот гляжу я на тебя и удивляюсь, ты у нас в селе почти самый уважаемый человек, как ни говори, купец первой гильдии села.

– Да-да, отвечаю я ей, нас в селе-то двое таких купцов, Васюнин, да я.

– А вот вид-то у тебя не совсем приличный, – будто б продолжает она.

– А что? – удивленно спросил я.

– Картуз на голове у тебя вроде бы хороший, рубаха тоже ничего, из красного сатину, и жилетка честь-честью, штаны плисовые, а на ногах-то почему-то вместо сапогов лапти. Неужели у тебя на сапоги средствов не хватит? – укоризненно подковырнула она меня. Взглянул я на свои ноги, так и обомлел, словно меня варом всего обожгло. И в самом деле, на ногах-то у меня действительно лапти, словно обувал сапоги в гармошку, а очутились лапти. Чую, как от стыдобища весь я краснею, как рак. Я и давай шутливо оправдываться перед Анной и говорю ей:

– Я всегда в дальнюю дорогу в лапти обуваюсь по примеру Арзамасского богача Курочкина Ивана Сергеича. Он, как идти в дальний путь, в лапти всегда обувается и айда. В них в дороге идётся легко и мягко. Вот и я перенял от него эту манеру. А ходил во Вторусское к масленнику Маслову о доставке мне в магазин конопляного масла. Договорился так, что будь добра, скажи приближенным бабам, чтобы они за маслом ко мне в магазин шли. А из Нижнего Новгорода поджидаю полвагона рыбы: белуга, севрюга, осетрина, сазан, судак. Плохих сортов я не заказал, и белой муки сорта «вторая Голубая» в мешочках-пудовичках по двадцать рублей. Окончив разговор с Анной, я чуть ни бегом домой прыснул из-за боязни, как бы еще кто не увидал меня в лаптях-то – позору не оберёшься! Прибежал домой, скорее переобулся и поспешил в магазин. Не успел зайти за прилавок, а Осип уж тут как тут. Гляжу, а он, обтирая ноги об скобелку у входа, пристально таращит глаза на вывеску, а на вывеске, как известно, написано: «Торговля Николая Сергеевича Ершова и К». Осип заинтересованно спрашивает меня:

– Это с кем ты, Николай Сергеич, в компании-то?

– Как с кем? С женой! Мы разве с ней не в одной компании живем и действуем, – самодовольно будто бы рассмеялся я.

– Хоть и на торной дороге ты магазин поставил, идя и едя на станцию или в Чернуху, тебя не обойдёшь и не объедешь, а все же далековато от сельской серёдки-то к тебе за покупками ходить, – с критикой, но деловито заметил Осип.

– Я, конечно, сам сплоховал. Надо бы магазин-то построить в центре села – на Моторском перекрестке, там, где проживает Герасим Иваныч Дунаев. Его бы надо оттеснить с места-то, а то растопырился во весь перекрёсток с его копеечной торговлей семечками, орехами, калачами, пряниками и конфетками, а я с сотельным оборотом почти на околице, в поле вынужден торговать, – высказал свою досаду на Дунаева Николай. – Хотя все равно, оборот у меня и здесь громадный, копейка на копейку лезет. Недаром, вон, погляди, у порога для счастья я подковы приколотил. Осип потёр ноги о подковы (по традиции, чтоб подкова не ржавела).

– Ну, подай-ка мне коробочные-то, – попросил Осип.

– А какова размеру?

– Сорок первого! – ответил Осип.

– Вот, пожалуйста! – достав с полки коробку и положив ее перед Осипом на прилавок. Он раскрыл коробку-то, да так и ахнул. А я, как увидел, что в коробке-то вместо ботинок лежат пара лаптей, так и обмер. Чую, как на голове у меня волосами картуз поднимается. Думаю, значит, вся партия такова! Открыл другую коробку, и точно! Так и есть! В ней тоже лапти. Ну, думаю, пропал, обанкротился! Выходит, меня нахально надули. А Осип уперся в меня глазами, да с таким язвительным укором и начал меня стыдить:

– Так это что же! Николай Сергеич, вместо ботинок, ты лаптями меня хочешь наградить? Я, говорит, лапти-то и сам сплету не хуже этих, да и лапти-то были бы как лапти, а то сплетены на мордовский фасон.

– Я с досады сунулся в бакалейный отдел, смотрю, а на гвоздях вместо колбасы висят кожаные хомутины. Тут уж я совсем опупел. Ошалело схватил себя за волосы и в беспамятстве деру их. Гляжу, а Осип на меня так разгневался и хочет меня чем-то ошарашить, только под руками у него ничего не оказалось. Он с досады весь напрынился, да ка-ак кашлянет на меня, всего обдав меня чем-то горячим вроде сладкой каши-размазни. Тут я и проснулся.

– Эх ты, дуралей, дуралей. Это вовсе не Осип кашлянул, а я, – вся трясясь от смеха, простодушно призналась Николаю жена Ефросинья. – Эх ты, купец Иголкин, лучше бы лапти новыми лыками мне подковырял, а то все размочалились! С ног сваливаются.

– Я бы подковырял, да колодка куда-то запропастилась, и кочедык никак не найду. Видать, по людям ходит или кто-нибудь уже скормолил его, – в полудремоте оправдывался перед женой Николай, а сам натужно старался припомнить отдельные отрывки своего сладкого сновидения.

Рождество 1925 г. Володька и копейка

Наступил второй по величине христианский праздник Рождество Христово. В два часа утра ударили к заутрене. В набожной семье Савельевых к этому времени были уже почти все на ногах. Всех прежде с постели вскочил Санька. Он зажёг лампадку, поспешно оделся и убежал в церковь. Вскоре к заутрене ушли и остальные: Василий, Любовь Михайловна, Минька и Манька. Дома остались только малыши Васька и Володька под надзором бабушки Евлиньи. Ванька ночь под Рождество ночевал у дядя Феди на Моторе, чтоб к заутрене было идти поближе, там же ночевал Васька Дидов,