Открывшаяся картина не позволяла пилоту расслабиться: «Отчётливо увидали теперь стоянку Шмидта: вышку, палатки, барак. Потом увидали на льду трещину, которая отделяла лагерь от аэродрома, около трещины — народ, скопище народа, пытавшегося перебраться через трещину. Кричали что-то, бросали шапки вверх. Радость была невообразимая. Я сделал два круга над аэродромом. Впервые я видел такую маленькую площадку: она была 450 на 150 метров. Все подходы к ней были заставлены высокими ропаками метра в два-три… Пошёл на посадку с колоссальным вниманием и напряжением. В пыжиковой маске плохо видно, чувствуется какая-то неповоротливость. Сел всё-таки очень удачно. Если бы чуть промазал — влез бы на ропаки. Зарулил в самый конец аэродрома и вышел из самолёта…» (там же).

Люди в лагере Шмидта давно ожидали этого события и ещё до подлёта самолёта начали действовать по отработанной схеме. «Обжигаясь горячим чаем, все торопливо заканчивали завтрак… Через полчаса двинулись вереницы людей.

— До вечера! До вечера! — шутливо прощались мы с назначенными к отлёту женщинами. — Ужинать-то ведь будете с нами.

Невольно напрашивалось сомнение, что и на этот раз самолёт не долетит до лагеря. Ещё через полчаса, когда я в палатке занимался мытьём посуды, в лагере раздался какой-то шум и крики.

— Самолёт! Самолёт! Какой большой! А наши-то ещё не дошли до аэродрома…

Со стороны аэродрома показалась группа бегущих к нам людей. Размахивая руками, впереди мчался молодой кочегар Валя Паршинский и ещё издали кричал:

— Ледянку давайте скорее! По дороге к аэродрому широкая трещина, через которую нельзя перейти. Все ждут!

Самолёт сделал круг в воздухе и медленно шёл на посадку. Два десятка здоровенных ребят бегом, чуть ли не на руках тащили ледянку… Ледянка, подпрыгивая на неровностях льда, удалялась. Самолёт, снизившись, скрылся за ропаками» (Хмызников, 1936, с. 158–159).

Гидробиолог А. Сушкина обкладывала стены барака снежными блоками, когда радостные вопли возвестили о приближении самолёта. «Мигом побросали работу. Сборов немного, все вещи уже на аэродроме. Сбросила спецовку, переобулась. Идём налегке, чтобы не вспотеть и не простудиться во время полёта. Прощание с остающимися, взаимные пожелания.

— Ну, в третий раз уже наверное улетите! Смотрите, обратно вас в лагерь уже не пустят!..

И потянулась чёрной змейкой, извивающейся между льдинами, вереница уезжающих и провожающих. В этот солнечный день особенно ярко выглядит вся дикая красота окружающего нас первобытного хаоса… Хочется впитать, унести с собой частичку этой непередаваемой красоты… Дорожка твёрдая, утоптанная. Настроение бодрое, слегка возбуждённое. Идти легко. Впереди, облепленные людьми, мохнатой гусеницей ползут нарты с разряженными аккумуляторами, которые надо обменять на новые, доставленные самолётом. Немного позади них — маленькие саночки, в которых сидит Аллочка Буйко. Она о чём-то оживлённо болтает сама с собой, и из меха выглядывает её розовая улыбающаяся мордочка. Каринку, как маленький меховой комочек, по очереди несут на руках…

Чуть не бежим, но вдруг передние резко останавливаются, бегут в сторону, растерянно глядя кругом. Подбегаем — и что же? Дорогу нам преградило широкое разводье метров 20–25 в ширину и несколько километров в длину! Ни перейти, ни объехать — а самолёт уже над нашими головами, вот он пошёл на посадку и скрылся за торосами… Чтобы сделать переправу, надо много времени. Но в этот момент подбегает один из наших с вестью, что за нами тащат шлюпку-ледянку для перехода через разводья. По распоряжению капитана все мужчины бросились за шлюпкой, а мы, чтобы не терять времени, стали переодеваться в более тёплую одежду, захваченную с собой. Не успели все переодеться, как показались наши товарищи с ледянкой. С дружным криком они подкатили её к разводью и столкнули в воду…

Самолёт стоял и дрожал моторами. Горячая встреча с экипажем АНТ-4… Передали на самолёт детишек, матери начали беспомощно карабкаться за ними. Подбежали несколько человек. Одни подталкивают снизу, другие тащат сверху и только велят не шевелиться. Беспомощные фигуры безжизненно висят в воздухе, их тащат, как какие-то мешки с мукой; когда тянут слишком усердно, раздаётся жалобный писк. Я подвергаюсь общей участи… Когда я опомнилась, самолёт уже летел; всё дальше уходила белая равнина, и я долго не могла найти аэродрома… Сделав круг над аэродромом, мы понеслись на юг, к Большой земле» (т. 2, 1934, с. 244–249).

Воспоминания другой пассажирки, метеоролога О. Комовой существенно дополняют картину последних минут пребывания на льдине: «Нас, женщин, закутывали в малицы, подпоясывали, заматывали нам шарфами шеи, лица. А мы, неповоротливые меховые куклы, торопливо прощались, наспех засовывали в карманы телеграммы домой от тех, кто ещё оставался на льду. На самолёт нас втаскивали по очереди. Именно втаскивали, так как малицы страшно стесняли наши движения… “Погрузка” окончена. Мы на борту самолёта. Десять женщин и два маленьких, но драгоценных два “места” — наши две девочки-полярницы. Самолёт бешено мчится по аэродрому. Мы машем в последний раз меховыми рукавицами. Самолёт отрывается от ледяной площадки. Ещё минута-две, и мы теряем из вида небольшую горсточку людей среди торосистых ледяных пространств. Через час мы увидали землю!» (т. 2, 1934, с. 243).

Для взлёта самолёта Ляпидевского было не меньше проблем, чем для посадки: «…Выгрузили аккумуляторы, тушу оленя, кирки, лопаты, ломы… Все радовались, целовались, одному мне было не до радости. Я пошёл осматривать аэродром, думая о взлёте. Сесть-то мы сели, а может быть, взлететь не придётся. Состояние было возбуждённое: цель, к которой так долго стремился, была достигнута, вопрос заключался теперь в том, как взлететь… Подоспели челюскинцы. Вижу, подходит Шмидт. Сначала шёл тихо, потом побежал, затем опять пошёл степенными шагами. Челюскинцы все обросшие, бородатые, одетые в меха… Потом вижу: стоит Петров, а вокруг него группа женщин. Расспрашивают. Таким образом, первый натиск пришлось вынести Петрову. Окружили потом меня, обнимают, а у меня одна мысль: как бы отсюда вылететь! Женщины интересовали меня в данный момент только с точки зрения их веса. Гляжу: все женщины толстые, жутко толстые. Меха на них наворочены, малицы.

Я спрашиваю:

— Все у вас такие толстые?

— Какие же мы толстые, — говорят они, — мы самые худенькие.

Шмидт начал со мной обсуждать, сколько человек мне взять. Я решил взять сразу всех женщин и детей. В общем, мы шли с небольшой перегрузкой…

…Погрузили разряженные аккумуляторы. Принялись за женщин. Посадка женщин больше напоминала погрузку. Их брали за ноги и за руки и складывали в самолёт… В самолёте женщины сидели стеснённо, но сидели… Самолёт пошёл, побежал, метров сто осталось до конца площадки. По ходу самолёта чувствую — начинает взлетать. Подорвал, взлетел — как раз прошёл над ропаками. Великая радость охватила меня. Помахал я челюскинцам рукой, они в ответ машут шапками. Взял курс на мыс Сердце-Камень, а оттуда на Уэлен. Полёт прошёл благополучно. В лагере я пробыл 1 час 50 минут. В лагерь летел 2 часа 15 минут, а оттуда 2 часа 20 минут» (т. 3, 1934, с. 87–88).