— Ах, представляю, как это сексуально! — произнесла она, пытаясь достать языком попавший ей на щёку сгусток апельсиновой мякоти.

Бойдов не знал, куда деваться от смущения.

— Хорошо, что она меня не видит, — думал он, с облегчением.

Но она уже протянула руки и взяла его за запястья. Он продолжал рвать эти ненавистные апельсины. Когда она оторвала его руки от фруктов и приблизила к своим губам. Ничего не говоря, прижала их ко рту и стала медленно слизывать оставшийся на пальцах сок.

Бойдов онемел.

Он чувствовал пальцами нежную упругость её язычка, пытающегося проникнуть сквозь его кожу в плоть. Отчего кисти начинали дрожать, вызывая мурашки. Видел её полуоткрытый рот, с чуть вздёрнутой верхней губкой, открывающей самый краешек ровных белых зубов, с ужасом представляя, как пошло и развратно это выглядит со стороны, особенно через окно сестринской комнаты. Но вместо этого, чувствовал, как дрожат его руки, и эта дрожь передаётся всему телу, переходя в полоумное возбуждение. Затмевая всё вокруг: безлюдный маленький садик, больницу с выглядывающими через пыльные окна пациентами и ту медсестру, с завистью подглядывающую из-за занавески.

Он схватил Юлины руки в свои, нагнулся, и прижался к ним губами. Почувствовал, как холодны и тонки её пальцы. Как изящно длинны. Он беспорядочно прикладывал свои губы, то к аккуратно оточенным ноготкам, то к фалангам, затем к маленькой ладошке и снова к пальцам, чувствуя её тонюсенькие косточки, прикрытые нежным почти прозрачным пергаменом кожи. Слыша над своим ухом её тихий шёпот:

— Ты хороший, ты самый хороший! Я знаю. Я ждала тебя!

Жёлтые, словно маленькие солнца, апельсины будто партизаны, беззвучно скатились с Юлиных колен. Десантируясь, кинулись в россыпную от угрозы быть съеденными, как можно быстрее, пытаясь скрыться в кустах, и недавно появившейся траве. Некоторые приглушённо запрыгали по выложенной кирпичиками дорожке, прямо в сторону выезда с территории больницы.

— Мама, мама, смотри какие жёлтые мячики катятся! — закричал маленький мальчик, пытаясь выдернуть свою руку из материнской.

Услышав детский голосок, Юля быстро освободила свои ладошки из рук Игоря и опустила их на колени. Поняв, что апельсинов нет, она стала громко и заливисто смеяться. Обняла Игоря руками за шею и потянулась к нему. Он подхватил её за талию и, как пёрышко, выдернул из чёрного инвалидного кресла. Закружился с ней, прижав к себе её худенькое тельце. Ощутил, как она, словно лечебный пластырь, прижалась к оголённой ране на груди. Обнажённому, не заживающему сердцу, и заглушила негаснущую боль.

Упавший на землю, тёмный шерстяной плед, словно дьявольское подраненное крыло, бессильно вздрагивал от прохладного весеннего ветерка.

Игорь осторожно поставил Юлю на ноги, подхватил его одной рукой, и бросил на пустую каталку.

Держась за руки, они не торопливо пошли в больницу.

В выходные ей разрешили поехать домой в сопровождении матери.

Юля просила, чтобы Игорь тоже был, и он отпросился у начальника на пару часов.

Алевтина Никаноровна, мать Юли, оказалась стройной женщиной, на вид лет сорока, с загадочной улыбкой Джоконды. Чёрный платок, наглухо, под горло застёгнутая кофта, и длинная до пят, гофрированная юбка, того же цвета, делали из неё церковную старушку, готовую, в любой момент, упасть на колени и начать рьяно молиться за упокой души.

Частично это так и было. По выходным и праздникам она прислуживала в церкви, помогала в приходе и, даже иногда, пела в хоре. В будние дни она работала на заводе, то ли бригадиром, то ли мастером.

Игорь не сознавая того, сравнивал мать с дочкой и не понимал, откуда в этом сумраке религиозности мог появиться аленький цветочек взращённый светом и теплом.

Внешне они выглядели как две совершенные противоположности. Юля, в своём цветастом лёгком платьице и пуховой беленькой жилетке смотрелась на фоне своей матери как белый квадратик воротничка на католической мантии священника.

Во время знакомства в больнице, Алевтина Никаноровна, стараясь незаметно, с подозрительным вниманием, изучала Игоря. Но ничего не говорила. Игорь постоянно чувствовал на себе её взгляд и, тоже, молчал. Всю дорогу, в такси, щебетала только Юля. Она рассказывала смешные истории, которые слышала в больнице от врачей и пациентов. Говорила, что на следующей неделе ей снимут повязку, и она, наконец, увидит всех. Так как неимоверно соскучилась.

У Юли с мамой была небольшая однокомнатная квартира, которая, скорее походила на церковную кладовку. Здесь было столько икон, что казалось, будто комната уже занята и здесь живут святые. Они глядели со всех углов, стен и мебели. Кроме того, на множестве полочек стояли предметы, явно религиозного характера. Назначения многих вещей Игорь не знал, но чувствовал, что и они относятся к той же утвари. Пахло как в церкви.

— Игорь Михайлович, Вы помогите Юленьке освоиться, а я пока сбегаю в магазин, куплю что-нибудь к чаю, — заторопилась Алевтина Никаноровна, как только вошли в квартиру, — закройте за мной.

Игорь думал, что мать Юли что-то хочет ему сказать и направился к двери. Но она только выразительно посмотрела на него своими большими чёрными глазами, обведя его взглядом сверху донизу, как делают когда прощаются, и вышла. Бойдов ничего не понял, как впрочем, и все мужчины, сталкивающиеся с природной проницательностью женщины.

Осознание пришло через час, когда она вернулась. Открыв дверь, Бойдов смутился, под её лукавым взглядом из-под чёрных бровей. Она всё знала!

А тогда, он смущённый направился в комнату, пытаясь разгадать, что хотела сказать ему своим взглядом Алевтина Никаноровна.

Стоило ему зайти внутрь, и он тот час попал в жаркие, знакомые и желанные объятья Юли. Теперь они были совсем другие. Её дыхание было таким учащенным и резким, что он даже испугался, отпрянув. Но она притянула его к себе, и Бойдов обхватил её за талию, почувствовал, как она струной стала вибрировать в его руках. Маленькое тело билось в конвульсиях, ударяя в его грудь и колени. Игорь прижал её к себе и почувствовал, как она отклонилась назад, платье задралось, и она прижалась к нему низом живота. Её маленькая ножка проскочила между его ног, и он почувствовал бедром опаляющий жар, проникающий через её трусики и его штанину. Он положил руки на её ягодицы, и она пружиной взвилась вверх, обхватив его бёдра ногами. Увлекая в свой неистовый слепой танец безумного взлёта и захватывающего дух падения. Бойдову показалось, что он рухнул с ней на алтарь, под, ранее непроницаемые, лики всех святых. Которые, теперь в изумлении, не моргая, уставились томным взглядом на влюблённых, едва сдерживая своё вожделение, чтобы не упасть и не раствориться вместе с ними в едином порыве страсти, мучительном и сладком стоне группового соития…

Алевтина Никаноровна принесла сахарный песок и пакет с печеньем. Сидя за столом во время чаепития, она внимательно смотрела на лики святых, будто хотела залезть им в душу и уличить в чём-то безнравственном.