– Ответь, пожалуйста! – сказала вежливо, но подтекст…

– Лариса была моей женой.

– Кем?!

– Женой, Тата, – объяснил Генрих. – Я был на ней женат.

– Ох, ты ж! – хрипло выдохнула Наталья и побледнела еще больше. – Так, выходит, Марго… Или нет?

– Маргарита – моя дочь, – кивнул Генрих, – но это не суть важно. Я ее и не помню совсем, да и вырастил ее Федор…

Странно, но и это не причинило боли.

– А Ольга этого не знает…

– Ну, верно, обо мне в доме не принято вспоминать.

– Но портрет твой Лариса хранит.

– Тата, – усмехнулся Генрих ее наивности, – ты знаешь, сколько стоит теперь портрет работы Зинаиды Серебряковой?

– А я тебя сдала, – вдруг прошептала Наталья и отстранилась, словно ожидала удара по лицу.

– Кому?

– Контрразведке флота, – казалось, она утратила силы, говорила с трудом, без голоса. Хрипела, словно в удушье, проталкивала сквозь непослушное горло слова.

– Вот как! – Генрих не удивился, таким оборотом его давно не удивишь. – Забавно! – Он соскочил с кровати – и откуда только силы взялись – подошел к трюмо, плеснул в бокал коньяка и вернулся к Наталье. – На вот, выпей! Продышись и рассказывай!

– Папиросу дать? – спросил он через минуту, видя, что краски возвращаются на ее лицо.

– Да… нет… не знаю. Я…

– Не торопись! – предложил Генрих, закуривая для нее папиросу. – На вот, затянись! Хочешь еще коньяка?

– Пристрелишь?

– А смысл?

– Но я…

– А что ты? – усмехнулся Генрих. – Что ты вообще могла им рассказать? И что захотела рассказать? А?

Ночь прошла. За окнами забрезжил рассвет. И ничего. Не убил, не прогнал, не сказал дурного слова. Даже курвой не назвал, хотя есть за что. Выслушал спокойно, не дрогнув лицом. Надел штаны, закурил, прошелся по спальне, и все это время «стечкин» лежал буквально под рукой, на краю постели. Лежал, ждал, поддразнивал, предлагая простой выход. Но Натали отчего-то не польстилась. А может быть, и не «отчего-то». Возможно, так и должно было быть?

– Что ж, – сказал наконец, – поучительная история. Весьма! – обернулся к Натали, посмотрел, но уже, «не ощупывая», в смысле, не вожделея. Обыденно посмотрел, просто, как человек на человека. – Ай да, Ольга Федоровна, ай да сука флотская! Браво!

И еще что-то сказал. Вроде бы пошутил на тему «В тихом омуте…». Потом налил ей еще коньяка, не обделив, впрочем, и себя. Сел в кресло, стал задавать вопросы. Спрашивал коротко и по существу, и ни разу об «именах и явках». Только об Ольге, о ее интересе. О том, как била, что спрашивала, какие ответы получила. Курил, слушал, затем молчал, но недолго. Кивнул устало.

– Все! – сказал ровным голосом. – Хватит об этом. Ты спи, Наташа, я тоже, наверное…

И ушел к себе. И это все о нем. Но среди «сброшенных на стол карт» все еще оставалась лежать ее собственная – Дама Пик – Наталья Викторовна Цеге фон Мантейфель.

«Она же Аннушка Лукина, Таня Исмаилова, и, господи, прости за гордыню, Наталья Цельге… Находится во Всероссийском розыске за покушение на губернатора Южной России Ломова… командующего Ревельской базой флота Акимова… – имена, события, кровь… – …клички Бес, Тюльпан и Сорока… И… Так отчего же я не ушла сама?!»

Казалось бы, чего проще. Поговорили, выпили, встала и ушла. Некуда идти? Звучит мелодраматично, но, по сути, неправда. Не в ее случае, не сейчас, не в самом большом городе империи. Да, ведь и ночные поезда все еще ходят. Деньги есть – езжай куда глаза глядят. Хочешь в Рязань, а хочешь во Владимир, в Ростов или Киев, а можно и в настоящую глушь, в Москву, скажем, или Крепость Русскую в Калифорнии. Страна большая. И это, не говоря уже о загранице, поскольку паспорт на имя Анны Леопольдовны Лукиной ни разу не засвечен. Лежит в тайнике, о котором не подозревают даже товарищи по партии, ждет своего часа. Паспорт, пара стопок золотых червонцев на «черный день» и новоамстердамский Brigadier – коммерческая версия девятимиллиметровой «беретты»[20].

Однако никуда она не ушла, как прежде не выстрелила во второй раз. Обдумала все по-новой, вспоминая даже то, о чем старалась никогда не вспоминать, и решила остаться. Допила коньяк, сколько там его ни оставалось, полстакана или треть, и заснула, но спала плохо и проснулась рано, чувствуя себя усталой, больной и выжатой, как лимон. И еще, с утра – для тех, кто понимает, что это такое петроградское хмурое утро поздней осенью, – ее ощутимо потряхивало. Не физически – если верить зеркалу, но все внутри дрожало, как в лихорадке. Нервы в ознобе, холод и тяжесть внизу живота, и сердце тянет. «Тоскует, – говорят про такое. – Тоскует сердце, мается…» Однако чашку с чаем держала ровно. Темная жидкость не дрожала, волнами не шла. Лежала недвижная, как отливка темного стекла, и над ровной поверхностью поднимался ароматный пар.

– Что будешь делать? – подразумевалось, «что буду делать я?»

Поднесла край чашки к губам, почувствовала волну жара, коснувшуюся губ и кончика носа, подула, вытянув губы трубочкой, и, решившись, наконец, сделала несколько быстрых мелких глотков. Было горячо, но ужасно хотелось пить. Рот пересох, в сухие глаза, словно бы, песком сыпанули.

– Сейчас восемь, – ответил Генрих после паузы, занятый, по-видимому, наблюдением за ее чаепитием, – ну, почти… – перевел он взгляд на часы. – С девяти до полудня у меня запланировано несколько дел. Так Ольге и скажи, мол, намекнул туманно, что имеет в Питере контакты и помимо Варламова и Карварского. Имен не назвал и, куда поехал, не сказал.

– Значит, я снова сама по себе?

– Выходит, что так, – кивнул Генрих. – К своим не ходи. Это не приказ, да и кто я такой, чтобы тебе приказывать?

– А ты попробуй, – предложила хмуро, – прикажи! Вдруг получится?

– Хорошо! – даже не улыбнулся, смотрел с прищуром, словно выцеливая мишень. – Я попробую… позже. А по поводу подполья, не приказ, совет. И учти еще, что за тобой кто только теперь не ходит. Толпа народа, никак не меньше.

– А за тобой?

– И за мной. Но мы сейчас говорим о тебе.

– Да, конечно! – Если осталась, то и спорить не о чем, и заедаться нет причин. А уйти никогда не поздно.

«Можно прямо сейчас…»

– Деньги у тебя еще остались?

– Да, кажется.

«Уйти?»

– Кажется или есть?

– Есть, – кивнула, сдаваясь. – На мои нужды хватит и еще останется.

– Ну, вот и славно! Возьми, если хочешь, «Кокер» – он прямо около парадной стоит.

«Кокер» она заметила еще вчера вечером, когда возвращались от Нелидовых, но комментировать не стала, оставив на потом.