Вот как он догадался, о чём она думает? Девушка угрюмо промолчала.

— Так что там Глава-то хочет? — спросил тем временем Лют.

— Да, небось, узнать, зачем ты его дочь на задний двор приглашал, — ответила Лесана.

Волколак замер. А потом медленно повернулся к собеседнице, забыв одеваться дальше — голову в ворот рубахи продел, а рукава так и остались болтаться.

— Кого? — переспросил он.

— Дочь. Клёну, — ответила девушка, в душе радуясь, что он, наконец-то, растратил самообладание и привычную насмешливость.

Просчиталась. Вместо того чтобы напугаться, смутиться или растеряться, Лют вдруг заливисто расхохотался. Лесана никогда прежде не слышала столь беззастенчивого, а самое главное, заразительного смеха. С одной стороны ей тоже стало почему-то смешно, с другой захотелось дать пленнику подзатыльник, чтобы успокоился. Ведь не о безделице говорят, о дочери Главы! Да и просто… не привыкла она к тому, что мужчина может без повода заходиться, словно жеребец. От обережников слова зряшного не дождешься, не то что улыбки. А этот, чуть что — покатывается. Смотреть противно.

— Чего гогочешь? — удивилась девушка. — Что тут смешного?

Лют успокоился и совершенно серьезно ответил:

— Клёна вашему Главе не дочь. Можешь его расстроить. Ну, или обрадовать.

— С чего ты взял? — удивилась Лесана, а сама, к стыду своему подумала, мол, неужто Клёна говорила этому прохвосту что-то плохое о Клесхе? Да нет, не могла. Не водилось за ней привычки к злословию.

— Она им не пахнет, — тем временем пояснил Лют. — Она ему чужая. Как ты или я.

— Она — его падчерица, — сухо произнесла обережница. — Единственная, кто выжила из всей семьи. Сына родного Серый загрыз. Жена беременная умерла всего месяц назад. Он и попрощаться не успел с ней — по требам ездил.

Девушка говорила негромко и ровно. Не обвиняла, не гневалось. Однако становилось понятно, что именно сейчас Лют ей глубоко неприятен, словно именно он убил и замучил всех тех, про кого она вспомнила.

Волколака это не пристыдило. Он лишь развел руками и вздел-таки болтавшуюся на шее рубаху.

— Не повезло. А на меня ты чего сердишься?

Лесана и впрямь не понимала — чего, потому ответила просто:

— Да все вы — семя проклятое.

Лют хохотнул и взялся вязать обмотки:

— Ничего не проклятое. Ты просто глядишь через злобу. А я, например, буду хорошим мужем.

— Чего-о-о? — обережница даже растерялась от такой дерзости.

— А что? Сама посуди — днем я сплю. Жену не донимаю. Ночью, когда мужик всего нужнее — я в самой силе. Опять же места в избе мне много не надо. Могу и в конуре спать. А ежели на цепь пристегивать, так и гулять не стану. Буду верным. И всегда рядом. В мороз об меня греться можно. А коли вычесывать, так ещё и носков навяжешь. Я — подарок, Лесана. С какой стороны ни взгляни. Ну и ещё ко всему, со мной ночью ходить можно и ничего не страшно. А в тебе просто злоба говорит. Или зависть.

Он подмигнул собеседнице, а та насмешливо ответила:

— Куда там. Зависть. Чему завидовать? Что ты однажды жене голову откусишь, не удержавшись?

Мужчина посмотрел на неё укоризненно:

— Зачем же мне жене голову откусывать? Что я — припадочный?

Лесана выразительно пожала плечами:

— Припадочный или нет, а Главе очень любопытно — зачем ты его дочь обхаживал?

Волколак покачал головой:

— Уж вы меня и в чулан заперли, и ошейник нацепили, и заклинаньями по рукам и ногам сковали, а всё одно, подвоха ждёте. Вот он я — весь ваш. Спросит — отвечу. И дочь я его не заманивал. Первый раз она заблудилась и случайно во двор вышла. А что ж мне не поговорить с красивой девкой? Второй раз, правда, сама пришла, да и то через день. Видать, от скуки. А третий — с подружками прибежала, когда от Беляна спасалась. Ну и чего я сделал не так? Надо было её в первый раз прогнать? Сказать, что я оборотень? Чтоб она на всю Цитадель голосила? Это бы Главе твоему понравилось?

Обережница ответила:

— Надо было сказать правду. А не смущать девочку. Ей и без того несладко.

— Ладно, — легко согласился Лют. — Правду, так правду. Я пленник — делаю, что велят.

Почему-то Лесана почувствовала подвох в этих его словах.

— Гляди, не вздумай на жалость давить. Ты — зверина дикая, она — человек. И нечего тут похохатывать и зубы ей заговаривать. Ишь, выискался.

Оборотень посмотрел на неё долгим задумчивым взглядом.

— Не буду. Чего ты хочешь? Как велишь, так и сделаю.

— Прекрати девочке голову дурить, — сказала обережница.

— Я не дурил.

Лесана тяжело вздохнула и произнесла раздельно:

— Скажи. Ей. Правду.

Лют рассердился:

— Да какую правду-то? Или ты думаешь, она не разглядела, что я — Ходящий?

Собеседница усмехнулась:

— Правду о том, что ты её сожрёшь и не подавишься. Что не спасал надысь, а лишь себе на радость поохотился нароком. Лют, давай на чистоту? Нрава ты самого поганого. И дурачить доверчивую глупышку тебе понравилось. Скажи честно? Она бы так и ходила к тебе, ни о чём не догадываясь, верно?

Волколак усмехнулся:

— Я всё думал, злость тебе глаза застит. Но ты всё-таки ко мне приглядывалась. Даже, вон, понимать начала. Там было скучно, Лесана. На этом вашем дворе. Я не люблю одиночество. И дрова рубить не люблю. А тут она пришла — такая красивая. Пахнет хорошо. Чего ради мне было её пугать? Она, вон, научила меня поленницу складывать.

Он, наконец, обулся.

— Ну, веди что ли, чего стоишь?

— Ты скажешь правду.

— Скажу, скажу. Я ведь уже обещал.

Обережница завязала ему глаза и лишь после этого отворила дверь, пропуская пленника вперед. Неторопливо они миновали коридор, поднялись по короткому всходу и в этот миг из кромешной темноты навстречу выступила… Клёна.

Оборотень замер и широко улыбнулся. В воздухе подземелья ещё витал запах дыма от погашенной лучинки. Клёна знала, что огонь причиняет Ходящему боль и не желала оказаться мучительницей.

— Пришла? — спросил Лют, снимая повязку.

— Я… я спасибо хотела сказать… — прошептала девушка, испуганно вжимаясь в стену.

— Не за что, — ответил волколак.

А потом мягко шагнул вперед и взял собеседницу за плечи.

— Ты так вкусно пахнешь, — прошептал он. — Совсем как тогда в деревне. Если бы не та псина, ты бы не убежала, ягодка сладкая, нет. Это из-за тебя я охромел. А сейчас мне ещё и от твоего батьки достанется… Добро бы, зубы не вышиб, а то придётся добычу не грызть, а обсасывать. Так что, чего уж там, поквитались.