в них уже не было прежнего безразличия и настороженности.

— Простите, Панове, что заставил вас ждать. Вижу, вам переночевать требуется?

Мы подтвердили его догадку.

— Оно бы можно и у меня, да комнаты, видите ли, не обжитые, да и… — он с ненавистью посмотрел в сторону жены, — старуха у меня такая недотепа — для нее чужого человека принять, что иглу проглотить. Если вы не возражаете, поставлю вас на постой к соседям.

Мы с радостью согласились.

Уже по дороге, будучи, очевидно, доволен, что так быстро отделался от нас, староста начал рассказывать о тех, к кому он нас поселит:

— Семья у них небольшая. Мать да дочка. Отец бригадиром был, где-то с большевиками против нас воюет. А дочка… учительница. В этом году только институт окончила, а учительствовать так и не пришлось.

Староста ехидно хихикнул, видимо был очень рад этому. Я шел вслед за ним и еле себя сдерживал, так хотелось развернуться и ударить его. Ударить с такой силой, чтобы душа из него выскочила.

Дверь была заперта. Староста нетерпеливо и властно забарабанил в окно.

— Кто там? — послышался несмелый, испуганный голос.

— Я — староста. Отпирай, Параска.

Слышно было, как кто-то дрожащими руками шарил по двери, наверное, не мог сразу найти щеколду.

Мы вошли в хату. В комнате горела лампа, у стола сидела молодая девушка, что-то вышивала. Она на минуту подняла голову, неприязненно глянула на прибывших и снова склонилась над работой. Мне стало жаль девушку, хотелось сказать что-нибудь ласковое, ободрить.

— Простите, — обратился я к хозяевам, — что побеспокоили так поздно.

— Ничего, ничего, мы людям рады, — заговорила мать, а дочь будто и не слыхала моих слов.

— Должны быть рады, — пробурчал староста. — Знает кошка, чье сало съела.

Хозяйка покраснела, растерянно и сердито стала выговаривать старосте:

— И как тебе не стыдно, Макар, так говорить? Разве мы убили кого или чью-нибудь душу продали?

— Знаем, знаем! — окрысился староста. — Бригадир твой с красными схлестнулся, и вы с дочкой новой власти готовы горло перегрызть.

— Нас тут ничто не касается…

— Ну, хватит болтать. Дай поужинать людям — не обеднеешь. По чарке найди — люди с дороги.

— Вот уж чего нету, того нету…

Мы стали отказываться от чарки, однако староста настаивал — ему, видно, хотелось выпить, а может, и посидеть с панами в компании. Женщина вынуждена была отправиться куда-то за горилкой, староста начал придираться к дочке:

— Так что гавкнула, Мария, твоя наука. Зря десятилетку да институт кончала. Весною вот за навозец придется браться.

У него злорадно поблескивали глаза.

— Нам не страшно. Умеем и с навозом… — спокойно ответила девушка.

Мать все же раздобыла где-то бутылку горилки. Мы с Яковом Васильевичем пить отказались. Староста, наверное, обиделся на нас, ибо замолчал. Быстро выпил всю горилку и, пошатываясь, направился домой.

Настала неловкая тишина. Чтобы развеять ее и ближе познакомиться с девушкой, я обращаясь к ней, начал:

— Наверное, злой этот ваш староста?

— Как видите.

Разговор не клеился.

— Вы институт окончили?

— Окончила, — вздохнула девушка.

— И что же, собираетесь учительствовать?

— И не думаю.

— Почему?

— Какая же из меня учительница? Правда, меня готовили… Но для немцев я не учительница!

— Уже есть приказ открыть школы. Четырехлетки. Я как раз этим ведаю. Вы можете устроиться на работу.

Я выжидательно посматривал на девушку.

После долгого раздумья она ответила:

— Нет уж, лучше я буду с навозом…

И потом, как бы обращаясь к самой себе:

— Это только другие могут. Вот вы, например. Вчера была советская власть и вы были советскими, а сегодня… Ну, а я так не могу… Буду нищей, батрачкой, но не могу…

Она еще ниже склонила голову. На шитье капнула слеза. Больше не отозвалась ни словом. Вскоре сложила работу и отправилась спать.

Я вполне понимал эту девушку. Мне очень было жаль ее. Но чем я мог ей помочь? Что сказать?

Утром, не ожидая завтрака, мы тронулись в путь. Девушки в хате не было. Провожала нас ее мать, и хотя она, ласково улыбаясь, пожелала нам счастливого пути, за всем этим внешним я видел, какая ненависть к нам кипит в ее сердце.

Я искренне улыбнулся ей и от всей души пожелал:

— Чтобы мужу вашему вернуться живым и здоровым!

Мне очень хотелось повидать Марию, перекинуться с нею словом, намекнуть, что мы совсем не те, за кого она нас принимает.

Встретили мы ее позади двора. Она несла на коромысле от колодца воду. Глянула на нас неприязненно., опустила глаза.

— С полными ведрами встретили нас, — сказал ей я. — Это к счастью.

— Возможно, — сухо отвечала она.

— А вы все-таки пожелали б нам счастья, — заговорил я, не зная, с чего начать.

— А вы разве еще не нашли его? По-моему, вы при службе, — стало быть, счастливы.

Ведра нервно вздрогнули, холодная вода расплескалась через края серебряными нитями. Девушка зашагала к дому.

Я почувствовал, что не могу так просто расстаться с нею.

Вернувшись, я быстро догнал ее у самой калитки.

— Девушка, дай напиться.

Она остановилась. Настороженно ожидала чего-то. Я пил, хотя мне вовсе не хотелось, и не мог оторвать от нее глаз. Мария стояла серьезная, злая, ни разу не глянула на меня. А я раздумывал, что ей сказать, и наконец решился:

— Молодец, девушка. Правильно делаешь. Работать можно и нужно лишь на тех, кто тебя учил. Береги честь свою, честь настоящего человека. А учительницей ты еще будешь…

Она с изумлением смотрела на меня, широко раскрыв глаза.

Я порывисто повернулся и зашагал по улице. Мне было радостно: я все же сказал ей то, что жило в моем сердце. И сказал той, которая ненавидела нас, принимая за изменников. Уже в самом конце улицы я не выдержал — обернулся. Девушка стояла как вкопанная