Микола Олейник

ПРОЛОГ

КНИГА ПЕРВАЯ

ТУДА, ГДЕ БОЙ

Часть первая

I

Проселочной дорогой, по колоти, брели четверо. Двое впереди и двое позади. Передние были в яловых сапогах, густо припорошенных пылью, в поношенных пиджаках и широких, навыпуск, штанах из домотканого полотна; блеклые, утратившие свой прежний вид фуражки свидетельствовали о принадлежности к ведомству, но к какому именно, определить было трудно; под мышками несли небольшие, наспех связанные узелки.

Шедшие на некотором расстоянии были конвойные. Один — сотский, другой — крестьянин в простой, но добротной одежде.

Путники, видимо, прошагали немало верст и теперь устало передвигали ноги. Разговаривать им уже не хотелось или было не о чем, все же изредка они перебрасывались словами.

— А сапоги-то у них ничего, — обратился к своему напарнику крестьянин, — видать, неношеные.

— Говорю же тебе, никакие это не пильщики, прикидываются ими, — вполголоса ответил сотский. — Пропагаторы они. Очень может даже из господ.

— Еще чего!

— Вот те и «чего». Нынче так повелось — с мужиком быть запанибрата, в народ ходить. Мужик, ясное дело, не пойдет, куда ему, темному, а эти, — он кивнул в сторону арестантов, — или скубенты, или из чиновных. Говорят, отставные офицеры среди них случаются. А кто они? Из господ, ясное дело.

Конвойные умолкли.

Прошли еще несколько десятков шагов, и сотский, толкнув локтем своего напарника, так же тихо продолжал:

— Нет, ты посмотри: похожи они на мужика или хотя бы на ремесленника?

— Одежкой-то вроде похожи.

— Одежкой. А ты копни глубже, послушай, об чем они да по-каковски судачат.

— Не приводилось.

— Будто не слыхал, что нынче в селах творится.

— А что?

— Мужики бунтуют, грозятся землю у господ отобрать.

Крестьянин резко остановился.

— Вот-те крест святой — не слыхал.

— Ну и простофиля! — все более возбуждался сотский. — Ты, может, не слышал и того, что андрюшенский помещик Ярцев чуть ли не задаром землю свою крестьянам отдал?

— Про Ярцева слышал. В позапрошлую неделю в Торжке на ярмарке говорили.

— В позапрошлую. Этак ты и конец света прозеваешь, — засмеялся сотский.

— Ну, уж это меня не минует, — ответил крестьянин. — Откуда же оно все идет, не пойму?

— Чего не поймешь?

— Да того, что ты говоришь... Бунты, Ярцев...

— Все от них, — кивнул на шагавших впереди. — От пропагаторов. Ходят по селам, кому книжечку подсунут, кому слово скажут. В Алексейкове, говорят, читали о какой-то такой земле, где все живут как в раю. И царь у них выборный, ну, к примеру, как наш староста... И еще слух идет, будто наши мужики много податей платят, и повинности всякие их заедают, и, стало быть, у них потому мало земли, что вся она кругом господская.

— Дела-а...

Солнце клонилось к закату, длиннее стелились по земле тени от деревьев, а дороге не было видно конца.

— Долго нам еще брести по этой колоти? — обратился к конвойным один из передних, широкоплечий, среднего роста крепыш.

— Ступай, ступай, — ответил сотский. — Ваше дело шагать.

— Но ведь мы не арестанты.

— Раз под конвоем, значит арестанты. И разговаривать с вами не велено.

— Не торопитесь, господин сотский, еще неизвестно, кто из нас окажется в арестантах. — Скупо улыбнувшись, крепыш многозначительно посмотрел на конвоира, поправил узелок, то и дело выползавший у него из-под руки.

— Оставь, Сергей, — сказал вполголоса шедший рядом с ним молодой человек чуть повыше ростом. — Зачем злить?

— Да мы разве что? — уже миролюбивее произнес сотский. — Велено доставить к волостному — и крышка. Там пусть разбираются. Мы — служба.

— Эх, служба, служба! — сокрушенно проговорил тот, которого назвали Сергеем. — А все-таки скоро передышка будет, а?

В его тоне не чувствовалось резкости, скорее приязнь, и конвойные смягчились, расстояние между ними и арестантами заметно сократилось.

— Как только доберемся до ближайшей деревни, — ответил сотский, — так и отдохнем. А что, притомились?

— Еще бы. Верст двадцать, поди, отмахали.

— Двадцать с гаком. Сразу видно, что пешком мало ходите, сапоги-то у вас совсем не истоптаны. Как же это вам так удается? В одном месте пилите или...

— Всяко бывает, — перебил его Сергей. — А ходим мы больше в лаптях, потому и сапоги целые. Вот так, — подмигнул сотскому и рассмеялся.

Конвойные переглянулись, подобие улыбки искривило их рты.

— Это правда, что вы пропагаторы?

Вопрос прозвучал неожиданно. В нем не чувствовалось ни провокации, ни сугубо служебного, официального тона.

— Конечно, правда.

— Не мели глупостей, — прервал Сергея приятель.

— Почему же? Если считают нас такими... Только как это понимать? — Сергей даже остановился, повернулся к конвойным. — Разговаривать с нами не велено, а вы...

— Идем, идем, — вмешался его товарищ. — Из этих шуток добра не будет.

Миновали лесок, и за густой порослью елок, орешника и осинника показалось село, лежавшее в разлогой балке.

— Вот здесь, кажись, и заночуем, — проговорил сразу оживившийся сотский.

Село тянулось вдоль долины, серело потрескавшимися от времени тесовыми кровлями.

Кое-где над хатами из труб вились дымки и таяли в холодной осенней синеве. Возле крайних дворов было безлюдно, пусто, за изгородью отлеживалась скотина, лениво побрехивали на путников собаки, зато дальше по улице — очевидно, в центре — толпился люд. Похоже, там было гулянье.

— Какой, кстати, сегодня день? — спросил Сергея товарищ.

— Не воскресенье ли? — ответил тот, отсчитывая в уме дни. — Так и есть — воскресенье.

Их, конвоиров и арестантов, праздничная толпа уже заметила, притихла и с любопытством поджидала.

— Присядьте-ка вон там,