Это, безусловно, не было победой антисталинистов, но это было безусловным поражением сталинитов в Политбюро: позиция партии по отношению к Сталину, отраженная в ее официальных документах, принятых еще при Хрущёве, осталась неизменной. Однако даже одно-единственное нейтральное упоминание Сталина привело к последствиям, явно неожиданным и для партноменклатуры, и для самого Брежнева. В своей биографической книге о Брежневе историк С.Н. Семанов вспоминает: «Речь эта передавалась по всем каналам радио и телевидения, в прямом эфире, я смотрел выступления, как и миллионы сограждан, очень внимательно. Не только кучку советников Брежнева, но и весь народ горячо интересовало, будет ли помянуто сталинское имя, ведь уже десять лет, с февраля 1956-го, его предавали только пошлым поношениям. И вот Брежнев зачитал упомянутый краткий текст. Что началось в зале! Неистовый шквал аплодисментов, казалось, сотрясет стены Кремлевского дворца, так много повидавшего. Кто-то стал уже вставать, прозвучали первые приветственные клики в честь Вождя. Брежнев, окруженный безмолвно застывшим президиумом, сперва оторопело смотрел в зал, потом быстро-быстро стал читать дальнейшие фразы текста. Зал постепенно и явно неохотно затих»23.

Не принес спокойствия и следующий, 1966 год – год очередного, XXIII съезда КПСС. Для Брежнева это был первый съезд, на котором он должен был предстать в качестве лидера «партии и народа». Нетрудно представить его желание, чтобы этот съезд не стал для него последним. А ведь были люди, которым хотелось прямо противоположного. Шелепин и его окружение считали Брежнева фигурой временной, рассчитанной на переходный после смещения Хрущёва период. И, по их представлениям, этот период заканчивался. Прямых данных о том, что группа Шелепина готовила смещение Брежнева на XXIII съезде, нет, так же как нет прямых данных за то, что ими готовилась партийная реабилитация Сталина. Но некоторые их шаги могли свидетельствовать именно об этом.

Важнейшим политическим событием, переполошившем днепропетровцев, в особенности самого Брежнева, стала акция, совершенная КГБ, которым руководил близкий Шелепину Семичастный. В самом конце 1965 года чекистами были арестованы двое ранее никому не известных мелких литературных работников – А.Д. Синявский и Ю.М. Даниэль. Вряд ли перепуганные насмерть литераторы, проснувшись первый раз в своей камере, понимали, что проснулись уже всемирно знаменитыми, и что, входя в свою тюремную камеру, они входили в историю. По нынешним временам предъявленные им обвинения кажутся смехотворными. В то время литераторам было не до смеха. Как ни странно, не до смеха было не только им, но и партийному лидеру Леониду Ильичу Брежневу. Арест Синявского и Даниэля был беспрецедентным в советской истории, конечно же, не тем, что за решеткой оказались два практически невиновных человека, а тем, что задержание их не было согласовано с партийным руководством и Брежнев был поставлен перед уже свершившимся фактом. Существовавшая со времени Ленина и Сталина практика предусматривала в подобного рода делах обязательную санкцию высших партийных органов, хотя бы формальную.

На предстоящем съезде Брежнев планировал ощутимо укрепить свою власть, и такой «подарок», который ему преподнес Семичастный, явно не вписывался в сценарий предстоящего брежневского бенефиса. Брежнев сразу уразумел, что сталинисты создали опасный прецедент, и теперь у любого мог возникнуть соблазн действовать в обход первого лица в партии. Поскольку все это происходило в период подготовки XXIII съезда, было совершенно очевидно, куда дует ветер: дело Синявского и Даниэля могло быть выгодно использовано комсомольской группой для дискредитации Брежнева как слабого политика, не способного навести в стране порядок и подавить антисоветскую интеллигенцию. Вырисовывалась пугающая перспектива: отстранение Брежнева и замена его на «более молодого, энергичного и принципиального» руководителя, т. е. Шелепина. В эту политическую интригу вновь вплеталось имя Сталина. На предстоящем съезде, в целях укрепления своих позиций, Брежнев планировал не только определенные кадровые решения. Должен был измениться его статус как руководителя правящей партии. Дело в том, что после смещения Хрущёва Брежнев возглавил партию в ранге первого секретаря ЦК КПСС. На съезде предполагалось восстановить пост генерального секретаря, которым должен был стать, естественно, «дорогой Леонид Ильич». Понятно, что восстановление поста генсека сразу бы заставило современников сравнивать Брежнева с человеком, который занимал этот пост в прошлом, и любые сравнения были бы явно не в пользу Брежнева, поэтому он, как никто другой, был не заинтересован в реабилитации на XXIII съезде имени Сталина, чтобы избежать неприятных сравнений.

Как уже отмечалось, против ресталинизации были настроены многие другие высокопоставленные партийные работники. Особую активность проявляла также либеральная интеллигенция. В адрес предстоящего съезда направлялся целый поток писем «возмущенной общественности». Большинство этих писем были написаны словно под копирку, содержали одни и те же опасения, аргументы и угрозы в адрес властей. Однообразие подобного рода корреспонденции неоспоримо доказывает организованный характер этой «челобитной кампании», многие приходившие в ЦК письма явно были «заказными». «Заказными» в том смысле, что писались они в исполнение некого социального заказа. Спрашивая себя, чей же это мог быть социальный заказ, неизбежно приходишь к единственному выводу: той части номенклатуры, которая за годы правления Хрущёва привыкла к спокойной бесконтрольной жизни и ни в коем случае не желала возвращения к прежним временам, когда за некомпетентность и разгильдяйство приходилось отвечать, невзирая ни на какие прежние заслуги.

Особую известность получило письмо от 14 февраля 1966 года, под которым были проставлены подписи 25 известных деятелей советского искусства и науки, в частности, его подписали Л.А. Арцимович, Р.Н. Ефремов, П.Л. Капица, В.П. Катаев, П.Д. Корин, М.А. Леонтович, И.М. Майский, В.П. Некрасов, Б.М. Неменский, К.Г. Паустовский, Ю.И. Пименов, М.М. Плисецкая, А.А. Попов, М.И. Ромм, С.Н. Ростовский (Эрнст Генри), А.Д. Сахаров, С.Д. Сказкин, Б.А. Слуцкий, И.М. Смоктуновский, И.Е. Тамм, В.Ф. Тендряков, Г.А. Товстоногов, М.М. Хуциев, С.А. Чуйков, К.И. Чуковский24. Уже сам перечень стоящих под «письмом двадцати пяти» подписей дает богатую пищу для размышления. Совершенно очевидно, что оно было не спонтанной, а хорошо срежиссированной акцией. Люди, поставившие под ним свою подпись, не только не принадлежали к числу близких друзей, которым можно доверять самые сокровенные мысли, но и стояли на принципиально разных творческих, идеологических и даже нравственных позициях. Что, например, могло быть общего у погруженного в прошлое Руси собирателя древних икон, русофила Павла Корина и отца водородной бомбы, гражданина всего мира академика Сахарова, призывавшего западные правительства при случае пальнуть по нашей стране ядерным оружием? Кроме того, бросается довольно корявый русский язык, которым написано письмо, хотя среди его авторов значатся несколько литераторов, – следовательно, письмо они не писали, а может быть, и не видели. В качестве гипотезы можно предположить, что некоторые «борцы с тоталитаризмом» согласились поставить свои подписи под письмом только на условиях прочных гарантий своей безопасности, полученных на самом верху.