Тон обсуждения задал Суслов. Он выступил против широких мероприятий в ознаменования сталинского юбилея, но публикацию статьи посчитал важным, поскольку «такую статью ждут в стране вообще, не говоря о том, что в Грузии особенно ждут». «Мне кажется, – объяснял он свою точку зрения, – молчать совершенно сейчас нельзя. Будет расценено неправильно, скажут, что ЦК боится высказать открыто свое мнение по этому вопросу. Нам не нужно обелять Сталина. Сейчас в этом нет никакой нужды, но объективно, в соответствии с уже известным всем решением ЦК, надо сказать». Взгляды «главного теоретика партии» разделили многие другие; среди них Устинов, Воронов, Кунаев, Рашидов, Капитонов, заявивший, что «история есть история, и мы должны к ней относиться, очевидно, осторожно и внимательно». «Разумеется, – подчеркнул он, – что статья должна быть написана в духе решения ЦК от 1956 года и в духе нашего обмена мнениями сегодня». Выступавший в прениях последним Кулаков был совсем краток: «Я за статью. Если в 90-летие не опубликовать статьи, то это вызовет очень много кривотолков», – обобщил он возобладавшую позицию.

Несколько человек высказалось более решительно. Так, с короткой, но эмоциональной речью выступил Шелепин. В ней не было никаких, даже сугубо ритуальных, осуждений Сталина и упоминаний XX и XXII съездов. «Я за то, чтобы опубликовать статью, – гнул он свою линию. – Это покажет нашу ясность, последовательность. Причем, вы помните, как, например, было встречено упоминание т. Брежневым в докладе о Сталине в связи с 20-летием Победы над гитлеровской Германией. Поэтому, я думаю, в народе это будет встречено хорошо. Я за то, чтобы опубликовать статью. Пусть товарищи еще поработают, и надо ее дать в газетах». Столь же решителен был и Машеров: «Я совершенно однозначно и без колебаний считаю, что статью, безусловно, нужно дать в том духе, как говорили здесь товарищи. Народ примет [ее] хорошо. Отсутствие статьи вызовет много разных недоуменных вопросов», – заявил он. Еще один выступавший – Мазуров – получивший слово одним из первых, также поддержал публикацию статьи и предложил поставить бюст на могиле Сталина. «Я вам скажу, – аргументировал свою позицию Мазуров, – как реагировал т. Гусак на этот факт, когда мы подошли с ним во время посещения Мавзолея к могиле Сталина. Он спросил, а почему нет бюста? Я ему сказал, что вначале мы не поставили, а потом как-то к этому вопросу не возвращались. Он говорит: по-моему, это неправильно. Надо было поставить бюст. Вот вам точка зрения т. Гусака, который был в свое время, безусловно, обижен Сталиным. Да, по-моему, и любой здравый человек рассудил бы так».

Прозвучало также несколько отчетливых голосов против. Наиболее решительно в таком духе высказался Подгорный. Он напомнил, что все собравшиеся, в том числе и сам Суслов, не так давно участвовали в работе XX и XXII партсъездов, «говорили, критиковали ошибки Сталина». Нужно ли вновь возвращаться к этой теме? «Сейчас все успокоились, – доказывал он, – никто нас не тянет, чтобы мы выступали со статьей, никто нас не просит». Свои сомнения имелись и у Пельше. Он полагал, «что действительно не наступило еще время нам как-то говорить в расширенном плане о Сталине», поскольку он нанес немалый вред и люди, пострадавшие от него, все еще живы. Впрочем, вариант скромной статьи, выдержанной в духе прежних партийных решений, для них обоих был отчасти приемлем. Последовательно против статьи выступил Кириленко. «Речь идет не о реабилитации или защите Сталина от кого-то, – сказал он, – у нас нет никаких оснований обелять Сталина и отменять ранее принятое решение по этому вопросу, в частности, то, что у нас было записано в 1956 году в постановлении ЦК, и поправлять это решение не нужно сейчас. Поэтому, мне кажется, и нет необходимости в статье… В противном случае эта статья будет использована нашими противниками, и это даст им пищу для клеветы на нас».

Однако ни радикализм первых, ни пессимизм вторых особого отклика у большинства членов Политбюро не вызвал. Слабый намек на полемику прозвучал еще лишь в выступлениях Пономарева и Андропова. Пономарев склонялся к тому, что публикация о Сталине не нужна, поскольку нарушит относительно спокойное состояние внутри страны. Он напомнил, что в период празднования 20-летней годовщины Победы о Сталине была сказана всего одна фраза, а когда отмечался 50-летний юбилей Октября, удалось обойтись даже без этого. Нужно ли ворошить прошлое сейчас? «Что, например, скажут тт. Гомулка, Кадар?» – спрашивал он. На что Андропов ответил ему: «Вопрос этот, товарищи, внутренний, наш, и мы должны решать, не оглядываясь на заграницу. Мы имеем решение ЦК. О нем все знают. И в соответствии с этим решением ЦК и надо опубликовать статью. А насчет заграницы я вам скажу. Кадар, например, в беседе со мной говорил: почему вы не переименуете Волгоград в Сталинград? Все-таки это историческое название. Вот вам и Кадар».

Однозначно за публикацию статьи ратовал Шелест. Он был не против перечисления заслуг Сталина («это же всему миру известно»), но основную причину необходимости высказаться публично он видел в другом. «Надо учитывать, – подчеркнул он, – что за последние годы в мемуарах наших маршалов, генералов много понаписано о Сталине с разных точек зрения, кое в чем расходящихся с решениями ЦК, принятыми ранее». По мнению Шелеста, ситуацию следовало взять под контроль, при этом за основу взять принцип объективности: «Не надо приукрашивать и не надо искажать историю», – настаивал он. В понимании Шелеста это означало необходимость сказать, «что у него были ошибки в том духе, как сказано в решениях ЦК». С таких же позиций выступил Гришин. «Это бы как-то сбалансировало вопрос, – подчеркивал он. – Действительно, за последние годы очень много было написано мемуаров в отличие от решений, которые ранее принимались ЦК. Недавно написали Буденный статью, Захаров и другие. Поэтому, если бы была такая статья, она бы уравновесила эти факты. Статью надо, конечно, дать в соответствии с решениями ЦК КПСС и съездов партии».

Шелеста и Гришина поддержал такой «тяжеловес», как Косыгин, призвавший других членов Политбюро решить не только вопрос о статье, но и найти «вообще место Сталина в истории». Косыгин утверждал, что момент для этого самый благоприятный. Он, помимо прочего, сказал следующее: «Конечно, ничего не случится, если мы и не будем опубликовывать статью. Но я думаю, что будет больше пользы, если мы опубликуем правильную статью, тем более что действительно правильно, как отмечали здесь товарищи, многое у нас понаписано за последние годы – и Жуковым, и другими о Сталине. Вот читают люди, сравнивают с решением ЦК, а никаких официальных материалов в печати у нас нет. И по-разному думают, по-разному разговаривают, по-разному делают выводы. А статья эта позволила бы все поставить сейчас на свои места».

Итоги обсуждения взялся подводить сам Брежнев. Он откровенно признался, что поначалу не хотел связываться с публикацией статьи, «причем исходил при этом из того, что у нас сейчас все спокойно, все успокоились, вопросов нет». Но, выслушав мнение товарищей, согласился, что публиковать следует, «и тогда не будет двух или нескольких мнений по этому вопросу, которые, в частности, вызвали некоторые мемуары и иная литература за последний период времени». «Если мы дадим статью, то будет каждому ясно, – подчеркнул генсек, – что мы не боимся прямо и ясно сказать правду о Сталине, указать то место, какое он занимал в истории, чтобы не думали люди, что освещение этого вопроса в мемуарах отдельных маршалов, генералов меняет линию Центрального Комитета партии. Вот эта линия и будет высказана в этой статье».