– Что тут интересного? – спросил мальчик.

– Ровным счетом ничего! – с удовольствием сказал дяденька. – Бессмысленный рассказ о глупом случае из бестолковой жизни.

Но дальше, про ресторан «Вей, ветерок!».

Итак, все поднялись на второй этаж по довольно узкой лестнице. Две компании: какие-то красивые гладкие мужчины и женщины, одна из которых в синей косыночке была похожа на знакомую Диме артистку, – и Дима с Лизой и дочкой Машей. Наверху было несколько столов под скошенной крышей – наскоро оборудованный уют под старину, для туристов. Стулья с резными спинками, какие-то тарелки и картинки на стенах, косые прорезанные в крыше окна, но на столах – старые советские скатерти неопределенно белого цвета, который случается после двухсотой стирки. Первая компания быстро и весело устремилась в угол и заняла большой стол. Лиза на секунду остановилась, увидела дверной проем с лестницей, ведущей еще выше.

Она спросила высокую белую даму, которая встречала гостей: «А там наверху что?»

Возможно, она на самом деле подумала, что там наверху есть что-то вроде веранды на крыше, тем более что день был жаркий, лестница была вполне приглядна, и такое можно было предположить.

Хотя, может быть, всё обстояло не совсем так. Воспитанная советским дефицитом, Лиза думала – наверное, даже не думала, а просто знала, – что всё самое лучшее, самое интересное, редкостное, модное – всё это находится за какой-то тайной дверцей. Вот и сейчас она решила, что самые лучшие столики – не в этом зале, а в другом, наверху.

– Он ее ненавидит? – вдруг спросил мальчик.

– Кто? – дяденька не понял.

– Этот Дима эту Лизу?

– С ума сошел! Он ее обожает, – сказал дяденька. – Боготворит. Живет ради нее. Всё делает, чтобы только ей было хорошо, чтобы ей понравилось.

– Странно. Ты так злобно рассказываешь.

– При чем тут я?

– Ты же автор! Это же твой рассказ.

– Ерунда какая. Я как автор к ней прекрасно отношусь.

Мальчик засмеялся:

– Я к ней пре-екрасно отношусь. У меня пре-е-красное настроение! Я пре-екрасно себя чувствую! Слыхали, слыхали!

– Я могу продолжать? – спросил дяденька.

– Вперед, – сказал мальчик.

Большая белая дама – официантка, как выяснилось, – просто-таки взбеленилась. Вся еще сильнее побелела – вот такая рифма к слову «белена». У нее губы побелели и даже глаза, и она, оставаясь, конечно же, в рамках вежливости, издевательски произнесла: «Там наверху – раздевалки и душевые для персонала. Желаете принять душ? Прошу вас!» – и показала рукой, приглашая. «Не хамите, голубушка», – сказала Лиза. «Вы спросили – я ответила, – приторно улыбнулась белая дама. – А душевые действительно свободны, и вы никому не помешаете, пожалуйста, прошу вас!» Ярость кипела в ее белых глазах. Наверное, Дима и Лиза для нее были воспоминанием об оккупантах, о чем-то, может быть, пережитом в раннем детстве. Она была значительно старше, так что в сороковом году ей вполне могло быть пять, семь, а то и десять лет. Или это были мамины или бабушкины рассказы, но всё равно – был какой-то ужасный образ: чужие грубые люди поднимаются наверх, на второй этаж родного дома, тычут во все двери пальцами, а может быть, и стволами автоматов, и спрашивают: «А там у вас что? А там?» Именно так решил Дима, вечером вспоминая эту историю. Может быть, он преувеличивал. Может быть, он фантазировал. Но уж больно много отчаянной злости было в ее лице, в ее искривленных губах и сладком голосе.

«Всё, всё, всё», – сказал Дима, потянув Лизу за рукав блузки, и они втроем – вместе с дочерью – уселись за стол. Огляделись. Эта же самая дама, как ни в чем не бывало дежурно улыбаясь, подала меню. В те времена подавали одну книжечку меню на весь стол. Сложенная пополам картонка, в которую был вложен двойной листок бумаги с напечатанным на машинке столбиком закусок, супов, горячих блюд и напитков. Было немного дороговато, не как в простом кафе. Но блюд дороже трех рублей тоже не было, так что ничего. «Как дорого!» – сказала Лиза. «Ничего», – сказал Дима. «Ты уверен»? – спросила она. «Ну не знаю», – засомневался он. Самое ужасное, что у Димы было с собой всего двадцать рублей.

В этот приезд у них с собой было мало денег. Не так, чтобы совсем мало, но надо было рассчитывать. Поэтому Дима положил в бумажник два червонца. Для 1986 года это была вполне приличная сумма. Чтобы съездить из юрмальского пансионата в Ригу и там пообедать – нормально, и даже более того.

Все остальные деньги он оставил в номере в кошельке, который спрятал в чемодан, а чемодан засунул в шкаф. Случаев воровства из номеров не было, поэтому Дима не беспокоился. Но вот с собой он почему-то взял не пятьдесят, не тридцать, а именно двадцать рублей из-за какой-то странной экономности, из нелепой робкой экономности, которая в те годы была ему очень свойственна и не раз его подводила. Как и в этот раз. Конечно, двадцати рублей вполне бы хватило, чтобы пообедать втроем в этом ресторанчике, но Дима стал считать в уме, и у него получилось, что денег хватает, но совсем впритирку. Рублей семнадцать или даже восемнадцать. Хотя, как понял Дима через много лет, давно пора была оставить эту плебейскую привычку, придя в ресторан, заказывать полный обед или дорогое блюдо. Вполне можно было съесть по окрошке и по салату. И влезть в червонец.

…Прости меня, дорогой мой друг-читатель, что дяденька никак не может спрыгнуть с этой смешной темы – по окрошке и по салатику или по салатику и по горячему и как можно было влезть в червонец. Но так почему-то считалось в те годы: если пришел в ресторан, а тем более жену и ребенка привел, то нужно по полной: обед из трех блюд, десерт, кофе и сладкая водичка…

Официантке надоело стоять у них над душой, и она ушла к другой компании, откуда заслышались веселые и бодрые голоса. Что-то вроде: «А шашлык у вас долго готовится, а киевская у вас свежая, а вина будем брать три бутылки или двух хватит?»

Дима тем временем сидел и стыдился собственной бедности. Он думал: «Ну, закажу я впритык, допустим. А кто их знает, этих официантов? Они же всегда норовят обсчитать, и очень возможно, что счет принесут на 21 руб. 30 коп., например. А у меня в кармане только двадцатка, вот ведь я дурак и жмот. И я совершенно не знаю, сколько денег у жены. Но я предчувствую, как она пожмет плечами и поднимет брови, когда узнает, что у меня пошлейшим манером не хватает денег. А представляете себе, если у нее с собой вообще денег нет? Кажется, она мне что-то говорила. Что-то вроде: „Давай я не буду брать с собой кошелька – у меня очень маленькая сумочка“. Я, кажется, сказал: „Конечно, конечно“»…

Так что Диме предстояло получить порцию недовольства. В любом случае. Почему в любом? А потому что, если бы у него было с собой, к примеру, полсотни, если бы он заплатил за обед, скажем, двадцать пять, да еще рубль на чай бы дал, Лиза бы сказала: «Ты сумасшедший? Ты почему так раскидываешься деньгами? Ты что, NN?» – и она назвала бы фамилию какого-нибудь богатого и успешного человека из общих знакомых. Чтобы Диме было еще обиднее.