Нет денег на туалеты – ладно, станет круглыйгод ходить в легком белом платьице с подкладкой из темненькой, немаркой тафты(«Чтоб не делать долгов, – объясняла она, – потому что, если бы яделала долги, я могла бы погубить свою душу: если бы умерла, никто не заплатилбы моих долгов, и я попала бы в ад, а я этого не хотела!»).

Нет у нее дворца, в котором можно жить, –ну что ж, поселится либо в Александровской слободе, под Москвой, либо, когдаАнна Иоанновна велела переехать в Петербург, в маленьком домике на далекойокраине. Все равно она лучше всех танцевала на придворных балах, особенноменуэт, и благословляла при этом свою матушку Екатерину, по настоянию которойвыучилась исполнять его с блеском. Ну а уж если надобно было рядиться на модныхмаскерадах, то Елисавет всех с ума сводила своей великолепной фигурой, когдаодевалась в мужское платье.

Но фигура фигурой, а все же всерьез ее никтоне принимал. Придворные, искавшие милостей у императрицы, с ее легкой рукипрезирали Елисавет: и за «незаконное» происхождение, и за образ жизни.

А как же ей следовало жить на те скудныесредства, которые отпускались? И не могла же царевна всегда хранить на лице тупостную мину, которой желала от нее Анна Иоанновна и которая свидетельствовалабы, что Елисавет совершенно отреклась от своих прав и ни на что больше непретендует.

Коли она не могла позволить себе заморскиелакомства и вина, от которых ломился стол императрицы, ну так и ела орехи имаковники, пила домашние наливочки, качалась на качелях с деревенскимидевушками в Александровской слободе, плясала с ними, ну а чтоб не былонедостатка в мужском внимании, хаживала в гвардейские казармы.

Гвардия обожала Елисавет. Для них ничто незначила «незаконность» ее происхождения – она была дочь Петра... хотя и веласебя больше как дочь своей матери, прошедшей множество солдатских постелей(порою ими служили охапки соломы, а то и простая трава-мурава), прежде чемпопасть в постель государеву. Елисавет отвечала любовью на любовь. Она крестиласолдатских и офицерских детей (за что ее почтительно называли «матушкой»), онастроила глазки статным воинам, она танцевала с ними и кружила им головы, онавыбирала из их среды любовников...

Вот так был выбран однажды Алексей Шубин, приодном взгляде на которого Елисавет как-то раз ощутила то самое трепыханьесердечное, которое вещало: где-то близко любовь!

Сын бедного владимирского помещика изокрестностей Александрова, Шубин в 1721 году начал службу четырнадцатилетнимсолдатом лейб-гвардии Семеновского полка, где произведен был в унтер-офицеры, апотом в прапорщики. Веселый, точно как и очаровавшая его царевна, неутомимыйплясун и еще более неутомимый любовник, он был истинным чудом. Елисавет удалосьдобиться, чтобы возлюбленного дали ей в ординарцы, – и теперь они стали неразлучны.

Однако лейб-гвардейский прапорщик бравосражался не только на постельном фронте. Он был достаточно честолюбив, чтобыподдерживать и разжигать честолюбие, почти угасшее в его возлюбленной. Он неуставал напоминать Елисавет о ее происхождении и праве на престол. Возможно, ончаял и сам обрести там место, ведь память о солдатской прачке, ставшейимператрицей, могла вдохновить какие угодно честолюбивые мечты.

Однако Алексей Шубин даже не подозревал, накакой тоненький ледок он ступил, когда сделал первый шаг навстречу пылкой иочаровательной Елисавет. Взор Анны Иоанновны, неотступно наблюдавшей задвоюродной сестрицей, был обострен двумя чувствами: подозрительностью и женскойревностью. Почти с теми же ощущениями следил за царевной фаворит императрицыБирон, только ревность его была иного характера – это была тяжелая мужскаяревность, не имеющая никакого права на существование, ибо Елисавет в жизни недодумалась бы поощрять страсть Бирона, – ревность тайная, однакопогибельная. Именно соединение ревности императрицы и ее фаворита постепенносделало невыносимой жизнь всех тех, кто служил Елисавет.

Тучи над ее головой сгущались, но она иАлексей Шубин были слишком упоены своей любовью, чтобы хоть что-то заметить.Тем внезапнее грянул гром.

Шубин был перехвачен – не в казармах, где этомогло вызвать неудовольствие и даже бунт, а по пути к Елисавет, –арестован, разжалован из гвардии за участие в каком-то неведомом заговорепротив императрицы – и немедленно препровожден под конвоем в Ревель. Там он какое-товремя пребывал под домашним арестом, а потом был снова взят под стражу ивозвращен в подвалы Тайной канцелярии. Ему предъявили обвинение вгосударственной измене, пытали, били кнутом, а затем отправили в вечнуюкаторгу... невесть куда.

На Дальний Восток, такой дальний-дальний...

Только генерал-фельдмаршал Миних знал то местона карте, которое он небрежно отчеркнул ногтем, да за множеством забот сиеочень скоро выветрилось из памяти даже у него. Сопровождающим бывшеголейб-прапорщика в ссылку был дан строжайший приказ нигде, ни в какихпересылках, не отмечать его имени, а по приезде в место назначения немедляженить его на какой-нибудь туземке.

Шубин был обречен на забвение.

Однако Елисавет не забыла его. Когда попыткивыяснить судьбу нежданно пропавшего возлюбленного поставили ее на край бездны иоставалось совсем немножко до того, чтобы самой сорваться в эту тьму, угодивлибо в тюрьму, либо в монастырь, она вновь притихла. Плакала, но по ночам. Горетаила в глубине сердца. Носила черное – якобы в целях экономии, а на самом делесие обозначало ее траур. Чтобы не вызывать подозрения, внезапно ударившись взатворничество (да и не была она способна к телесному постничеству!), утешаласьс другими мужчинами. И даже пламенно влюбилась в Алексея Разумовского! Однакочастенько, оставив своего малоросса спящим на смятых простынях, царевнаприсаживалась к столу и, неуклюже водя пером по бумаге (каллиграфия не входилав число ее несомненных достоинств), смахивая с глаз слезы, слагала стихи встиле писаний того времени, хоть немного облегчающие ее страдания:

Я не в своей мочи огнь утушить

Сердцем болею – да чем пособить,

Что всегда разлучно

И без тебя скучно.

Лучше бы не знати,

Нежли так страдати

Всегда по тебе!

Эти стихи были сложены для Шубина. Может быть,в одну из тех ночей Елисавет и дала себе клятву разыскать его во что бы то нистало – когда взойдет-таки на престол. Может быть, именно эта клятва, а нетолько страх, отчаяние, неотступные увещевания придворного врача Лестока,французского посланника Шетарди, не только безоглядная поддержка гвардии ипомогли ей в ночь на 25 ноября 1741 года на штыках преображенцев ворваться впалаты Зимнего дворца и совершить тот государственный переворот, который сделалее из безобидной, веселой, шалой Елисавет императрицей Елизаветой Петровной.