Нет, так не пойдет, подумал он. Надо встретиться с кораблем.

Он упал в маленькую утлую лодчонку.

Теперь корабль был гораздо ближе. Громадный, темный, ощетинившийся пушками корабль направлялся прямо на него. Перед судном мчалась стрела пены.

Черт, ему не удастся уйти от этого корабля. Жестокие кривые корабельного носа, рассекая волны, мчались на него. Он закрыл глаза.

Когда-то, давным-давно, жил да был… корабль. Громадный корабль. Корабль, задуманный для уничтожения – других кораблей, людей, городов… Очень большой, предназначенный для того, чтобы убивать людей и не давать убивать людей внутри его.

Он пытался не вспоминать название этого большого корабля. Вместо этого он видел, как корабль почему-то оказался почти в самом центре города; от такого видения мысли смешались – сообразить, как корабль попал туда, он не мог. Корабль по непонятной причине стал приобретать очертания замка, что имело некий смысл и не имело никакого. Он вдруг почувствовал испуг. Название корабля наводило на мысль об огромном морском животном, бьющемся в борта его лодки, словно таран в стены донжона. Он попытался выкинуть из головы название корабля, зная, что это лишь слово, и не желая слышать его: от этого сочетания звуков ему всегда делалось не по себе.

Он зажал уши руками. Это помогло на несколько секунд. Но потом корабль, вделанный в камень почти в центре разрушенного города, дал залп, извергая черные клубы дыма и желто-белые вспышки, и он знал, чту сейчас произойдет, и попытался закричать, чтобы заглушить шум, но когда шум все-таки донесся до него, это было имя корабля, выкрикнутое корабельными орудиями, и оно сотрясло лодку, разрушило замок, гулким нескончаемым эхом стало отдаваться среди костей и пустот его черепа, словно смех обезумевшего бога.

Затем свет погас, и он с благодарностью выплыл из этого жуткого обвиняющего звука.

Свет. «Стаберинде», – сказал спокойный голос откуда-то изнутри. «Стаберинде». Это лишь слово.

«Стаберинде». Корабль. Он отвернулся от света – назад, в темноту.

Свет. И звуки – голос. О чем я только что думал? (Он вспомнил что-то про название, но решил не обращать на это внимания.) Похороны. Боль. И корабль. Да, тут только что был корабль. Или это случилось давно. А может, длится до сих пор… И да, что-то насчет похорон. Похороны – вот почему ты здесь. Именно это и спутало тогда твои мысли. Ты решил, что умер, а на самом деле был жив. Он помнил что-то о лодках, океанах, замках и городах, но на самом деле не мог больше их увидеть.

И вот откуда-то прикосновение, прикосновение откуда-то извне. Не боль, а прикосновение. Это две разные вещи…

Снова прикосновение. Похоже на руку. Рука дотрагивается до его лица, снова причиняя боль, но все же это прикосновение, и именно руки. Его лицо страшно болит. У него, верно, ужасный вид.

Где я опять? Крушение. Похороны. Фолс.

Крушение. Конечно. Меня зовут…

Слишком трудно.

Но что я тогда делаю?

Это проще. Ты платный агент самой продвинутой (ну и самой действенной) гуманоидной цивилизации в… Реальности? (Нет.) Во Вселенной? (Нет.) В галактике? Да, в галактике… и ты их представитель на… на… похоронах, и ты возвращался на каком-то дурацком самолете, желая, чтобы тебя забрали и увезли от всего этого, и что-то случилось на борту самолета, и он… он видел пламя и… и помнил, как джунгли надвинулись на него… потом – ничего, и боль, и ничего, кроме боли. Потом он, словно качаясь на качелях, погружался в боль и выходил из нее.

Рука снова коснулась его лица. На сей раз можно было что-то увидеть. Это выглядело как облако или луна, наблюдаемая сквозь облако: невидимая, но излучающая свет.

Возможно, это вещи взаимосвязанные, подумал он. Да… вот оно снова, и да, вот вам, пожалуйста: ощущение, чувство; снова рука на его лице. Горло, глоток, вода или какая-то жидкость. Тебе дают что-то выпить. Судя по тому, как она стекает, кажется… Да, прямо, ты стоишь прямо, не лежишь на спине. Руки, собственные руки, они… чувство открытости, ощущение собственной открытости, крайней уязвимости, наготы.

Он подумал о своем теле, и боль вернулась. Он решил оставить это. Попробовать что-нибудь другое.

Снова попробовать крушение. Назад от похорон и пустыни к… нет, от гор. Или от джунглей? Он не мог вспомнить. Где мы? Джунгли, нет… пустыня, нет… что же тогда? Не знаю.

Я сплю, подумал он вдруг. Ты спал в самолете в тот вечер, и у тебя хватило времени, чтобы проснуться в темноте, увидеть пламя и начать понимать, прежде чем свет взорвался в твоей голове. После этого – боль. Но ты не видел, как земля надвигается/наплывает навстречу тебе, потому что было очень темно.

Когда он опять пришел в себя, все изменилось. Он чувствовал себя уязвимым и беззащитным. Глаза его открылись, и он попытался вспомнить, что это такое – видеть. Ему удалось разглядеть пыльные полосы света в коричневатом мраке, керамические кувшины около глинобитной или земляной стены, маленькое кострище в центре помещения, копья, стоящие у стены, другое оружие. Он напряг шею, чтобы поднять голову, и увидел кое-что еще – грубую деревянную раму, к которой был привязан.

Рама имела форму квадрата с двумя диагоналями. Он лежал на ней, совершенно голый, ноги и руки его были привязаны к углам рамы, стоявшей у стены под углом в сорок пять градусов. Его поясница была схвачена толстым ремнем из шкуры в точке пересечения диагоналей, а на всем теле виднелись следы крови и краски.

Он расслабил шею.

– О, черт, – услышал он свой хриплый голос.

Увиденное ему не понравилось.

Куда девались ребята из Культуры, черт бы ее драл? Почему они не спасали его – ведь это была их обязанность? Он делал за них грязную работу, а они приглядывали за ним. Такова была договоренность. Куда же они пропали?

Боль вернулась, словно старый друг, и теперь болело почти все. Он напрягал шею, и это отзывалось во всем теле. Тяжесть в голове (сотрясение?), разбитый нос, треснутые или сломанные ребра, одна сломанная рука, две сломанные ноги. Возможно, внутренние повреждения – внутри тоже все болело, и это было хуже всего. Он чувствовал, что распух и наполнился гноем.

«Черт, – подумал он, – может, я и вправду умираю».

Он повернул голову, сморщился (боль влилась в тело, словно некая защитная оболочка на коже дала трещину из-за этого движения) и посмотрел на веревки, которыми был привязан к раме. Растяжка – не способ лечения перелома, сказал он себе и коротко рассмеялся, потому что при первом же сокращении мышц живота ребра резко запульсировали, словно разогретые докрасна.

Он слышал что-то – далекие голоса людей, выкрикивающих что-то время от времени, детские вопли, звериный вой.

Он закрыл глаза, но ничего более отчетливого не услышал и снова открыл их. Стена была земляная; возможно, он находился под землей, потому что из стен торчали толстые отпиленные корни. Два столба прямого солнечного света – почти вертикальные, лишь слегка наклонные… время – около полудня, место – где-то вблизи экватора.