Мне показалось, я сумел достучаться до той части ее сознания, которая еще хотела жить. Девушка, как идиотка, медленно кивала с открытым ртом. Положила руку мне на плечо, тяжело оперлась, щурясь на окружающую картину.

— Дерьмовое место. Вон те две мерзкие нигерийские стервы ревут только для видимости, а как только охранницы отвернутся, начинают выдрючиваться. И ничего с этим не поделать — посмотрите, какие они здоровые.

Я взглянул через устланный полотенцами тюремный двор в ту сторону, где, обнявшись за плечи, тихо всхлипывали две черные. Был час дня, и все, кто, подобно Рози, обладал правом лежать подальше от москитов, расплачивались за это тем, что оказались под палящим солнцем. У австралийки с ее нежной северной кожей начали лупиться нос и лоб, и она всеми силами старалась прикрыться от лучей.

— Рози, я расследую ваше дело. Это правда. Если вы будете оказывать нам содействие, через восемь лет мы, вероятно, сумеем добиться вашего помилования.

— Какого еще содействия? Вы уже знаете, кто был самый главный — армейский генерал, о котором здесь все говорят. Половина девчонок оказались в тюрьме, потому что или он, или его люди что-то напортачили. Надо было пойти с копами — это моя ошибка.

— Рози, посмотри на меня и ответь на один вопрос: ты знаешь человека из Тибета по имени Тиецин?

Ее веки затрепетали, и я решил, что это не притворство. Мой вопрос выходил далеко за рамки того, что она обо мне думала: я один из местных, чья начинка головы настолько отличается от австралийской, что взаимопонимание исключено.

— Нет.

— Рози, в твоем паспорте непальская виза. Это меня интересует. Я хочу больше узнать о твоей поездке в Катманду.

Она пожал плечами:

— А что такого? Туристы часто туда ездят. Кто-то чтобы сходить в поход, кто-то за травкой. Большинство — за тем и за другим. Сама я в походы не хожу.

— Курила там травку?

— А как же.

— Где останавливалась?

— Зачем вам?

— Рози, будешь так себя вести, я больше не приду. А я твоя самая главная надежда — надежда на досрочное освобождение.

Она окинула меня усталым взглядом, словно я склонял ее на новый грех. Но жертва показалась не чрезмерной.

— «Пансион Никсона». Все его знают. Это на Фрик-стрит.

— Я считал, что на Фрик-стрит больше никто не останавливается.

— Это считается круто. Ностальгия по шестидесятым. Я старомодна.

— Я как-то не склонен причислять тебя к новомодным хиппи. Мне кажется, Рози, у тебя были основания поселиться в этом месте.

Девушка вздохнула.

— Ладно, скажу. Это такое место, куда приезжают, если хотят заняться делами. Только не спрашивайте фамилий, потому что я их не знаю. Там надо немного потусоваться с особым выражением на лице, воспользоваться языком жестов, только не нужно одеваться как старая уродина. Чуть подкрасишься, покажешь, что умеешь держаться с достоинством, но выражение на лице сохранишь, и рано или поздно к тебе подойдут и сделают предложение. Скажут, что у них все надежно и безопасно. И правда — я знала многих, которые на эти деньги годами путешествуют, купили себе квартиры, дома. Видела, как они живут в Сиднее. Думала, имею дело с солидной организацией. И вот что получилось. — Австралийка дернула подбородком, показывая на тюремный двор.

— Тебе сказали, с кем связаться в Таиланде, и предоставили выбор, с кем работать — с армией или полицией?

— Да.

— А те, что к тебе подошли, непальцы, азиаты или белые?

— Трудно сказать — там все кувырком. Может подойти европеец, месяца два поошиваться в этом месте, будто занимается с людьми от имени босса. Начинаешь думать, что он важная птица в игре, а он вдруг линяет, возвращается домой или отправляется в поход. Тогда появляется другой: может, индус, может, непалка, может, тибетский беженец или таец. С главным, конечно, никто не встречается. Никогда. Исключено. Даже слухов нет, кто он такой.

— Тайцев тоже привлекают?

— А как же. Там много тайцев, которые занимаются бизнесом, главным образом ресторанным. Многие тибетцы тоже хотят денег. Не все беженцы монахи и монахини. И не все монахини и монахи ведут себя по-монашески.

— Спасибо, Рози. — Я попытался сунуть ей еще тысячу бат, но она остановила мою руку.

— Послушай, приятель, есть нечто очень важное, что ты можешь для меня сделать. Сумеешь передать мне малый косметический набор «Шанель № 5»? Понимаю, звучит глупо, но это чтобы поддерживать к себе уважение. Я уже нашла место, где его спрятать, — не хочу превращаться в таких, как здесь все.

Я обвел глазами двор и посмотрел на нигериек. Рози догадалась, о чем я подумал.

— Не беспокойся, я не буду им пользоваться на людях, только ночью, когда одна. Посмотри, что мне удалось раздобыть на прошлой неделе. Надо мечтать, приятель, иначе кончишь, как те две ненормальные стервы.

Мне понравилось выражение здорового торжества на ее лице, когда она показала мне осколок зеркальца. Я похлопал ее по плечу.

— Держись.

Оставалось только надеяться, что я правильно понял ее состояние.

Я попросил секретаря Кхун Куланкона вызвать нам такси, чтобы мы могли вернуться в Крунгтеп. По дороге память о непотребстве женской пересыльной тюрьмы и распаде личности Рози Маккой навалилась на нас тяжким грузом, но, подозреваю, по разным причинам. Я не обратил внимания, сколько раз водитель бросал взгляды в зеркальце заднего вида, хотя смутно чувствовал его нервозность.

Лек, как большинство тайцев, считал, что фаранги — существа другого порядка и смешно даже пытаться их понять. Выступление Рози только укрепило его в этом мнении. Мысль о том, что необходимо совершить преступление, чтобы зажить лучше и стать чище, также была ему недоступна. В Таиланде люди становятся преступниками, потому что им от прошлых жизней досталась дурная карма. Но по доброй воле, если на то нет веских причин, испортить свое кармическое будущее — это уж как-то очень по-марсиански. Я же все прекрасно понимал. И представлял, как бы себя повел, если бы объявили, что мне предстоит провести двенадцать лет в тайской тюрьме.

— Как думаешь, Зинна ее убьет?

— Не знаю. Если ему донесут, что она перестала владеть рассудком и мелет что попало, прикажет подсунуть какую-нибудь дрянь, чтобы все выглядело так, будто она умерла от передозировки. Викорн поступил бы точно так же.

— Извините, мне надо пописать, — объявил таксист и свернул на площадку у рощицы.

Я смотрел, как он вылез из машины, сначала взялся за молнию на ширинке, а затем побежал. Я действовал слишком медленно. Следовавший за нами открытый пятитонный грузовик, из тех, что перевозят войска, остановился перед носом такси, и нас моментально окружили мускулистые парни в камуфляже. В сопровождении двух юных солдат — они показались мне не старше подростков — к нам подошел энергичный малый с лейтенантскими нашивками. С обеих сторон машины на нас уставились дула автоматов.