– Пренеприятнейшее положение, – пробормотал беззвучно Клотагорб. – Интересно, насколько велики пределы нашей досягаемости? – Он выпустил ложноножку и попытался ухватить нечто, плавающее неподалеку. В результате выяснилось, что они могут передвигаться посредством перемещения веса. Будь у него желудок, подумалось Джон-Тому, последствия могли бы быть самыми плачевными. А так юноша испытал всего-навсего приступ мысленной тошноты.

– Что произошло? – справилась амеба голосом Дормас. – В кого мы превратились?

– Мой опыт тут бессилен, – отозвался Клотагорб.

– Я знаю, – проговорил Джон-Том и немедля ощутил на себе «взгляды» многочисленных светочувствительных органоидов. – Мы стали чем-то вроде амеб, только крупнее и несколько сложнее по строению. К примеру, мы можем мыслить.

– И ваще все в порядке, верно, приятель? – произнес Мадж. – Скоро эта дребедень кончится. Так, ваша амебность?

– Искренне надеюсь, что да. – Волшебник огляделся по сторонам. – Наши припасы исчезли, а такого не случалось ни разу во время предыдущих пертурбаций.

Джон-Тома как осенило. Он понял вдруг, что, сам того не подозревая, весьма точно охарактеризовал положение дел.

– Припасы на месте, – возразил юноша, – просто мы их не видим. Суть в том, что мы и впрямь превратились в микроскопические организмы, то есть изрядно уменьшились. – Он сделал неопределенный жест ложноножкой.

– Вон те валуны скорее всего обыкновенные песчинки, а деревья – микроскопические лишайники. Если подует ветерок, нас унесет неведомо куда. Хорошо, что мы легли спать на полянке, которая защищена от ветра.

– Мы такие крохотные, а думаем и говорим. Разве это возможно? – спросила Дормас.

– Очевидно, возможно. Откуда мне знать? Я что, специалист по теории пертурбаций? С чего вы взяли, что в них должна быть логика?

– Мы в опасности, – угрюмо изрек Клотагорб. – Ожидать, пока все разрешится само собой, по меньшей мере рискованно. Следует что-то предпринять. Однако я остался ни с чем, а потому…

– Как насчет песенки, Джон-Том? – справился Сорбл.

– Мне нужна дуара. Без нее ничего не выйдет.

– А ты попробуй. Вдруг получится?

– Чего ради? – Джон-Том вздохнул, и все тело его грузно всколыхнулось. – Я только зря потрачу время и силы.

– Может быть. А может, и нет, – сказал чародей. – Раз тебе не на чем аккомпанировать, постарайся раздобыть инструмент.

– Интересно знать, где? – хмыкнул Джон-Том. – Леса тут и в помине нет, значит, корпус не выстрогаешь. А потом, из чего прикажете делать струны? Вдобавок я все равно не смогу играть, даже если инструмент и найдется.

– Почему? – удивился Сорбл.

– Потому что у него нет пальцев, дурья башка, – объяснил Мадж.

– Это не препятствие, – заявил Клотагорб.

– Будь у тебя дуара, приятель, ты бы мог наколдовать себе вторую.

– Что значит «не препятствие», сэр?

– Наши тела, – сообщил Клотагорб, изгибаясь восьмеркой, – обладают поистине невероятной гибкостью. Им можно придать любую форму.

– А, понятно. Вы предлагаете мне отрастить пальцы.

– Нет, мой мальчик, я предлагаю отрастить дуару.

– Это невозможно.

– На свете нет ничего невозможного. Попытайся.

Джон-Том пожал несуществующими плечами.

– Ладно. Все лучше, чем дожидаться, пока тебя сдует или смоет.

Легко сказать, подумалось юноше, да трудно сделать. Кто знает, каким образом можно превратиться в музыкальный инструмент? Джон-Том постарался представить себе дуару так, словно видел ту воочию. Вот струны, вот резонатор, вот колки – само воспоминание причиняло острую боль. Тем не менее юноша не отступал. Добившись возникновения отчетливого образа, он принялся трансформировать тело. Процедура оказалась не только трудоемкой, но и весьма болезненной. Однако Джон-Том продолжал видоизменяться и в конце концов, к величайшему своему удивлению, обнаружил, что обрел столь знакомую форму.

Что ж, теперь дело за песней. Нужно что-нибудь этакое, подходящее к ситуации, что помогло бы преобразиться. Пожалуй, как раз сгодится Пол Уильямс. Джон-Том запел и одновременно заиграл на самом себе.

И аккорды, и голос звучали совсем не так, как он привык, однако деваться было некуда, и Джон-Том продолжал измываться над собой, попутно размышляя о том, что ни к чему хорошему это не приведет.

Внезапно вдалеке возникло нечто громадное и светящееся, оно стремительно приближалось, сверкая подобно крошечному солнцу. Какое-то время спустя внутри него стало возможно различить очертания чего-то, казавшегося смутно знакомым.

Дормас испуганно отпрянула, Мадж и Сорбл проявили себя не с лучшей стороны. Клотагорб, однако, даже не шелохнулся. По всей видимости, он сразу понял то, до чего Джон-Том добрался лишь постепенно, по цепочке натужных умозаключений. Появление сего существа, во-первых, свидетельствовало о том, что усердие юноши не пропало втуне, а во-вторых, позволяло судить, до каких же размеров уменьшились путешественники.

– Стойте! – крикнул чародей. – Знаете, кого вы испугались? Это же гничий!

То и вправду был гничий, один-единственный представитель племени, которое всегда откликается на действенные магические заклинания.

Выходит, подумалось Джон-Тому, что-то все-таки получается!

Джон-Том все наяривал, и мало-помалу диковинные звуки, которые он издавал поначалу, обретали сходство с настоящей музыкой. Юноша восхищался собственными достижениями. Одно дело играть на инструменте, который является как бы частью тебя, продолжением твоих рук, и совсем другое – бренчать на себе самом. Он играл и пел, и небо исподволь, еле заметно стало светлеть, на нем появились проблески желтого, слабый намек на то, что в мире, кроме черноты и мутной белизны, существуют иные цвета. Желтый цвет усилился, превратился в золотистый; на небосводе возникло солнце – яркий, сверкающий шар, тепло которого согревает мир. Да, то был не очередной гничий, а взаправдашнее солнце.

Внезапно что-то будто щелкнуло, наступил миг, когда ориентация в пространстве оказалась полностью утраченной; Джон-Том пошатнулся и, чтобы устоять на ногах, ухватился правой рукой за дуару, а левой – за вовремя подвернувшийся валун. Свершилось! Краем глаза он заметил, как растворилась в воздухе искорка света, и мысленно пожелал гничию счастливого пути, надеясь, что тот остался доволен импровизированным концертом. Музыка по-прежнему звучала в сознании юноши, заставляя вибрировать тело. К великому огорчению Джон-Тома, последствия пертурбации сходили на нет удивительно быстро. Он действительно сожалел о том, что все, похоже, кончилось: ведь не каждому музыканту удается осуществить заветнейшую мечту всей своей жизни. Увы, минувшего не вернешь; теперь остается только вспоминать о былой радости, пережитой в те поистине восхитительные мгновения.