– Вот и я так считаю, господин капитан первого ранга! – улыбнулся Велесов. – А вот что мы с вами собираемся делать после победы? Не находите, что пора навести в этом вопросе хоть какую-то ясность?

III

Из дневника Велесова С. Б.

«30 сентября. Похоже, в моей карьере наступает новый период. «Перешел на следующий уровень» – как сказал бы один мой приятель, сохранивший к полувековому юбилею самые нежные чувства к многопользовательским РПГ. Но он остался в XXI веке, а я – здесь, и жизнь моя готова сделать очередной крутой поворот.

По решению «совета попаданцев», состоявшегося давеча на «Алмазе», в ближайшие несколько недель мне светит «дорога дальняя и казенный дом». А точнее – путешествие в столицу Российской Империи, в город на Неве и пока еще не колыбель трех революций. А там – встреча не с кем-нибудь, а с Государем Императором Николаем Павловичем. Или с Николаем Палкиным, кому как нравится. Я не отношу себя к числу тех, кто исповедует сугубо советский подход к истории, но тут поневоле вспомнишь Тарле:

* * *

Что касается слабых его сторон как руководителя внешней политики Империи, то одной из главных – была его глубокая, поистине непроходимая, всесторонняя, если можно так выразиться, невежественность.

Гнусная, истинно варварская жестокость, с которой он расправлялся со всеми, в ком подозревал наличие сколько-нибудь самостоятельной мысли, палочная дисциплина в армии и вне армии, режим истинно жандармского удушения литературы и науки – вот чем характеризовался его режим. Ни русской истории, ни России вообще он не знал.

(…)

Лесть, всю жизнь окружавшая Николая, к концу его царствования, т. е. как раз пред погубившей его финальной катастрофой, дошла поистине до совсем неслыханных размеров…[9]

* * *

Я, конечно, знаком с трудами историков, придерживающихся совсем другого взгляда на личность Николая Павловича. Но, согласитесь, одно дело, теоретизировать о делах давно минувших, сидя в зале Ленинки или дома перед монитором, и совсем другое – лично встретиться с этим, безусловно, неоднозначным персонажем! Как тут не допустить до себя мысль: «А вдруг прав все же Тарле, а не его критики и ниспровергатели?»

Казалось бы – историки историками, а нам, оказавшимся в самой гуще событий, должно быть виднее. И пора бы уже составить собственное мнение, а не ворошить чужие теории в поисках ответа на исконно русские вопросы.

Но это только так кажется. За месяц, проведенный в XIX веке, я, по сути, толком не успел пообщаться с местными обитателями (несколько солдат в Каче и контр-адмирал Истомин не в счет). А хоть бы и успел – вряд ли за столь короткое время можно добиться нужной степени доверительности, и не у одного собеседника, а у многих. Потому как в таком деле полагаться можно лишь на сопоставление мнений представителей разных слоев общества. Историк я, в конце концов, или нет?

Да и Тарле оказался не без греха. Кому не известен его пассаж о превосходстве французской стрелковки над русской?

* * *

Прежде всего понимающих людей сильно беспокоило отсутствие усовершенствованных ружей в нашей армии.

В среднем на полк приходилось перед Крымской войной всего 72 «штуцерника». Остальные люди полка были вооружены гладкоствольными ружьями, доказавшими свою негодность уже в венгерскую войну 1849 г. (…) а по приходе в Петербург… преображенцы… опять принялись за свои гладкостволки, расстрелянные, разбитые, снаружи зачищенные кирпичом и внутри совершенно ржавые и негодные. (…) в русской гвардии при стрельбе в цель, на двести шагов, из 200 выпущенных пуль лишь десятая часть попадает в мишень в одну сажень ширины и такой же высоты!

* * *

И так далее, и тому подобное. Я расспросил прапорщика Лобанова-Ростовского, единственного из разношерстой компании «попаданцев», побывавшего в самой гуще альминского дела. И был крайне удивлен, узнав, что французская пехота привезла в Крым кремневые ружья образца 1777 года, нарезные же имели только зуавы и егеря! Так что миф о превосходстве французского стрелкового оружия нуждается в серьезном переосмыслении…

Как нуждается в переосмыслении и многое другое, относящееся к Крымской кампании, – из числа того, что мы привыкли принимать за непреложную истину. Например, то, что поражение России, отнесенное во многом на счет ее отсталости в военной, технической и промышленной областях, толкнуло Империю на путь модернизации. А ну как этого поражения не будет? Вот вам еще один аспект нашего вмешательства…

И делать это мне придется в одиночку. С Фомченко беседовать об этих материях смысла не имеет. Я для него интеллигент и писателишка; он согласился на мое участие в «великом посольстве» вынужденно, под давлением «совета попаданцев». А в нем я, скажу без ложной скромности, имею некоторый вес. Особенно среди «попутчиков», с которыми успел неплохо сработаться.

Вместе с нами в Санкт-Петербург едет непоседа Лобанов-Ростовский – малый симпатичный во многих отношениях, но слабо ориентирующийся в вопросах альтернативной истории. Прапор, как мог, открещивался от поездки, но судьба к нему жестока: «Надо, Костя!» Единственный из нас носитель княжеского титула, он после Альмы приятельствует с Великим князем и даже на пару с ним пленил племянника нынешнего императора Франции, принца Наполеона. Так что хочешь не хочешь, а ехать придется. Прапор и сам это понимает, только нервничает по поводу грядущих встреч с ныне здравствующими представителями рода Лобановых-Ростовских. Уж где-где, а в Питере этого никак не избежать.

Итак, я, как и полагается всякому уважающему себя персонажу «попаданского» романа, отправляюсь учить жизни высшее лицо государства Российского. Полный набор необходимых в этом деле аксессуаров при мне: планшет, напичканный актуальной информацией ноутбук, солнечная батарея, еще одна, запасная. Кое-какая электроника сугубо специфического свойства, пистолет ПСМ, несколько бумажных книг, изданных в XX–XXI столетиях, документы, купюры и монеты, имеющие хождение в Российской Федерации. И, разумеется, мой собственный гардероб и всякие необходимые современному человеку мелочи. Оперативной связи с Крымом не будет: мощные рации у нас на счету, не говоря уж о том, что немыслимо тащить с собой бензиновый генератор с запасом топлива. А потому рассчитывать придется только на себя.

Великий князь берет на себя труд представить нас Государю Императору. Рана моя, слава богу, заживает быстро, и, надеюсь, в предстоящем пути до «брегов Невы» я ее не потревожу. А ежели такая неприятность случится – адамантовский медикус собрал неплохую дорожную аптечку. И, разумеется, в нее включено все необходимое для борьбы с пневмонией. Если ткань истории и вправду обладает упругостью (в чем мы уже имели возможность убедиться), то следует подготовиться к тому, что и в этой реальности Николай Павлович подхватит роковой недуг[10].