Дедушка был прав. Если и стоит к чему-то стремиться, то к невозможному. И я твердо знала, что в моем случае речь идет о сотой доле миллиметра, о едва заметном глазу изгибе.

Я также знаю, когда именно осознала это впервые.

Я была частым гостем в маленькой типографии дяди Исаака, помещения, стоявшего чуть ли не стена к стене от Мемфиса, «Элиас Йенсен Монумент». Исаак был дедушкиным братом, но я звала его дядей. Мне нравился такой порядок вещей: один брат занимается камнем, другой бумагой. Тяжелое и легкое. И тем не менее вроде бы и одна область. Один делал визитные карточки, которыми пользовались в жизни, другой – те, что нужны после смерти.

Кстати, не совсем верно утверждать, что дядя Исаак работал с чем-то легким, только с бумагой. У него была современная офсетная печатная машина, но он по-прежнему владел довоенной «крылаткой» фирмы «Хайдельберг», печатным станком с так называемым автоматическим крылом – «лучшей машиной в мире», по словам дяди, которая считалась более практичной для небольших тиражей. Черная, необъятная, она напоминала мне маленький комбайн. Для нее гранки набирались вручную; требовался металлический наборный шрифт из свинцового сплава. Не знаю почему, но я чувствовала связь между помятым дядиным «Кадиллаком» и этими свинцовыми литерами. Они были анахронизмами в равной степени. Или и то, и другое говорило о слабости, которую дядя Исаак испытывал к металлу.

Для меня-дошкольницы свинцовые буквы обладали невероятным могуществом. Я не знала их названий, но, думаю, подспудно ощущала, что эти фигуры позволят мне вырасти, что они необходимы мне так же, как витаминки «Витаплекс». Каждый раз, наведываясь в типографию, я уговаривала дядю Исаака снять наборные кассы с одной из больших полок в глубине по-спартански обставленной комнаты; мне никогда не надоедало разглядывать и трогать свинец со знаками. Как будто я интуитивно понимала что-то из теории Эйнштейна о преобразовании массы в энергию.

В то время, когда я училась читать, дядя Исаак разрешил мне сидеть за столом и копошиться в литерах. Он доставал с полки ящик, где литеры были побольше, и в придачу разложены в алфавитном порядке.

– Погляди на это, Сесилиа. Times в 72 пункта. Сможешь составить слова?

Я могла проводить за этим занятием часы, пока дядя печатал названия фирм на конвертах или программки ежегодного праздника футбольной команды, соединял буквы в верстатке, составлял слова и предложения, которые мне приходилось читать зеркально. Другим детям мог достаться маленький типографский набор в подарок на Рождество, коробка с буквами из резины, которые нужно вырезать. Мне же повезло куда больше. В моем распоряжении оказалась целая настоящая типография.

Я думаю, что испытывала неодолимую страсть к этим свинцовым литерам. Почему? Не знаю, но я сама себя не помнила от счастья всякий раз, когда дядя Исаак давал мне несколько штук, как чаевые за то, что я составила ему компанию. С ними в кармане я внезапно чувствовала себя сильнее. Горделивее. Когда я перебирала металлические буквы, остатки типографской краски или самого свинца, который иногда мог вызвать раздражение кожи, то пальцы своеобразно зудели: чудилось, что я побывала в драке с чем-то тяжелым, значительным. Дома я складывала литеры в банку из-под варенья. Со временем я поняла, что она манит меня даже больше, чем дедова банка с разноцветными карамельками. Я могла долго сидеть и рассматривать свинец за стеклом, знаки, видневшиеся то тут, то там. Цилиндр банки сделался реактором. Я воображала, что если сунуть туда вилку от лампочки, то та вспыхнет. Опасно ли это? Если я просыпалась среди ночи и вглядывалась в темноту, вокруг банки мне мерещилась аура.

В детстве у меня был большой, искусно сделанный кукольный дом. Но ни на одно мгновение мне не казалось, что этот домик, со всеми своими прелестными комнатками и крошечной мебелью, сможет сравниться с наборными кассами или полной литер банкой, с весом тяжелой буквы в руке.

Однажды в полдень мой возлюбленный вернулся домой в величайшем воодушевлении и улегся рядом со мной. Я обратила внимание на его ладонь, которая была испещрена надписями. В этом было что-то из фильмов Питера Гринуэя.

– Новый рецепт хлеба? – спросила я.

– Нет, удивительная история, подслушал в трамвае, – откликнулся он.

Едва ли я могу это объяснить, ту мою тягу к типографии дяди Исаака, где помятый «Кадиллак» громоздился во дворе космическим кораблем, совершившим аварийную посадку. Я была не такой, как другие. Тем более после удара молнии. Знаки, которые дед рисовал у меня на лбу, изменили меня еще сильней. Не снаружи, но изнутри. Я носила отметину. Я видела, как моя буква пылает во тьме. Я была другой. Элен нас так и звала. Марсианки.

Я хотела выделяться, и я понимала, как мало для этого нужно. Требовалась только воля. Я, может, и была молчаливой, но воли мне было не занимать. Вероятно, во мне никогда не было самоуверенности больше, чем в то время. Утром первого дня в седьмом классе я нанесла на лоб золотую отметину; по дороге в школу я видела краем глаза, какие на меня бросают взгляды. Во лбу горело. Меня преобразили. Я ощущала, как моя ценность безмерно возрастает. Как мое лицо сияет подобно маске Тутанхамона. На школьном дворе все перешептывались. В кои-то веки я стала красоткой. Всего лишь золотая отметина – и все преобразилось. Раньше я была неприметной. Теперь – стала самой видимой из всех.

Годы шли, и у меня появилась еще одна причина заглядывать в типографию: Хенрик, мой троюродный брат. Он помогал дяде Исааку пару вечеров в неделю и по субботам, когда работы было особенно невпроворот. Хенрик был двумя годами старше меня и моей первой любовью, мальчиком, на которого я украдкой поглядывала в младших классах, а потом и того пуще в средней школе. Хенрик определенно был «Соалала», выражаясь нашим с Элен мадагаскарским тайным языком. Почему? Откуда мне знать? Что благозвучнее – двенадцать виолончелей или одна виолончель и соловей? В моих грезах он был неразрывно связан со звуком печатных станков и крепким запахом, висевшим в комнате, толуол и уайт-спирит смешивались со сладковатым ароматом типографской краски.

Хенрик знал о печати практически все и к тому же ловко управлялся с устройствами для скрепления бумаг, перфорации и фальцовки. Его держали за эксперта по части благодарственных открыток и прежде всего визиток. Даже если дядя Исаак был на месте, когда в контору заходил посетитель, единовластную ответственность за визитки, всегда набиравшиеся свинцовыми литерами, все равно