Не многие ученые будут отрицать почти полную идентичность древнееврейских и египетских наставлений, но кто кого скопировал? Та точка зрения, что языком оригинала был древнееврейский, подкрепляется сильным проникновением семитских слов в Египет примерно во время написания Аменемопе его трактата, а также этическим и монотеистическим направлением мысли Аменемопе. Параллельно с лингвистическим влиянием, как утверждают, должны были передаваться также представления и идеи. Однако трактат Аменемопе основан на давней традиции дидактической литературы, которая, как мы видели, восходит к Древнему царству и обрела литературную форму задолго до того, как на сцене появились евреи в качестве некоего племени из Аравийской пустыни. Ни один египтолог, как подчеркнул Алан X. Гардинер, не согласится «с подобной точкой зрения, которая недостаточно учитывает постоянно возрастающую тенденцию к монотеизму, явную во всех египетских произведениях послеэхнатоновского времени». Однако этот спор потеряет смысл, как только мы преодолеем националистические заблуждения в нашем понимании древних цивилизаций Ближнего Востока. Египет не развивался в изоляции и сам по себе. Даже Греция является кульминационным моментом тысячелетнего развития, а не уникальной, изолированной фазой средиземноморской культуры. С незапамятных времен страны Восточного Средиземноморья свободно обменивались формами искусства, религиозными представлениями, легендами и божествами, так же как и расово-генетическим и лингвистическим фондами. Средиземноморские народы постоянно и жадно заимствовали друг у друга, и в конечном счете они владеют общим культурным наследием. Нелепо ожидать, что они могут предъявлять друг другу обвинения в плагиате.

Близки по духу назидательной литературе несколько других типов литературных произведений, среди них письма и поучения, поощряющие профессию писца. Эти «пропагандистские» тексты распространялись в период Нового царства и своей сохранностью обязаны тому, что были удобны для копирования школьниками и подающими надежды писцами. Повторяющейся темой является так называемая «Сатира на ремесла», которая имеет параллель в Книге премудрости Иисуса, сына Сирахова.

В «Поучении Ахтоя» отец, записывающий своего молодого сына в царскую школу писцов («школу книг»), советует ему максимально использовать представившуюся возможность, которая освободит его от тяжелой работы, характерной для других ремесел: «Смотри, нет должности, свободной от руководителя, кроме (должности) писца, — сам он руководитель!.. (Но) не видел я ваятеля с поручением и золотых дел мастера, чтобы он был послан. Но видел я медника за работой его у отверстия печи его, причем пальцы его как у крокодила, а он более смраден, чем рыбья икра».

В таком же духе далее перечисляется профессия за профессией. Не будь солдатом, крестьянином, земледельцем, мясником или пекарем — они изнуряют себя день и ночь, а их награда — согбенная спина, неурожай, долги и конфискация собственности. «Видел я побои, видел я побои. Обрати же сердце твое к писаниям! Видел я освобожденного от повинностей его. Смотри, нет преизбытка писаний! Да заставлю я тебя полюбить писания более, чем свою мать, и да покажу красоту их перед тобой, ведь она больше красоты должности всякой…» Только писец имеет благородную профессию, сопряженную с минимальным риском для здоровья и комфорта. И как бы ни было скромно его происхождение, профессия поднимает его над его классом и может даже привести на порог могущества. Короче говоря, школьник несет в своем ранце печать визиря, жезл маршала, может быть, даже скипетр. И в Древнем Египте сохранились предания о такой головокружительной карьере. Дорога к власти шла не через меч, но через перо. Писцы командовали армиями, и из века в век появлялись образцовые писцы, достигавшие известности и славы. Высшие чиновники весьма любили, чтобы их изображали в характерной позе писца. Уважение египтян к письменности и учению напоминает нам отношение к ним китайских мандаринов. У обоих древних народов это уважение достигло размеров культа и, вероятно, способствовало развитию менее приятных побочных явлений социального чванства и интеллектуального бесплодия.

Тексты наподобие «Поучения Ахтоя» служили излюбленными учебниками, но все их увещевания и представляемые ими примеры для подражания часто не оказывали должного воздействия. Согласно Эрману, копии, сделанные учениками, нередко были выполнены очень небрежно. О папирусе, содержащем великую поэму о битве при Кадеше, Эрман сказал, что, если бы у нас не было также других копий ее текста, позволивших исправить бесчисленные ошибки, значительная часть поэмы осталась бы не прочитанной из-за полной неразборчивости.

Небольшая поэма эпохи XIX династии дает достаточно убедительное свидетельство того, что некоторые мечтающие о профессии писца (и не обязательно самые неодаренные из них) не добились своего, поддавшись лени и соблазнам большого города. Заблудшему ученику выговаривают:

Эта короткая зарисовка легкомысленного поведения дает нам представление о большом жизнелюбии египтян. Древние народы Нила любили жизнь; их несомненно частое обращение к мыслям о смерти не имеет того нездорового или мрачного оттенка, который мы связываем, например, с цивилизацией Месопотамии или древней Мексики. Смерть означала для египтян просто с надеждой ожидаемое продолжение земного существования в вечности. Конечно, время от времени то здесь, то там высказывалась мысль, что радости земной жизни более реальны, чем грядущие. Во всяком случае, мудрый человек стремится к тому, чтобы его короткое существование было полным во всех отношениях. Философия сагре diem — веселись сегодня, так как завтра ты умрешь, — популярная тема египетской литературы.

На долю египтян, живших в стране, где постоянно случались стихийные бедствия, выпало много невзгод. Для большинства жизнь была отнюдь не легкой, о чем ясно говорится в «Сатире на ремесла». Встречаются случайные намеки на социальный протест и даже на классовую борьбу. Во времена национальных кризисов, таких как политический развал Древнего царства, мы слышим голоса муки и отчаяния, например в «Лейденском папирусе I».

Фрагменты стихов указывают на удивительно широкий диапазон египетской литературы, которая, несмотря на сильную религиозную направленность, экспериментировала с новыми светскими формами, включая застольную песню и любовную лирику. Триумфальные песни, прославляющие деяния царей, составляют самостоятельную категорию. Даже религиозные гимны выходят за рамки стандартных формул поклонения, обнаруживают восхищение окружающим реальным миром и его проявлениями. Уже в эпоху XII династии (2000 г. до н. э.) можно услышать жалобу о том, как трудно стало находить новую тему, чтобы писать о ней: «Вот если б смог я найти неизвестные слова, изречения и высказывания на новом языке, в которых не выражалось бы того, что было не раз сказано, — только не изречения, ставшие избитыми, сказанные еще предками!»

Бедно представлены только эпос и драма, но даже в этом случае пробел можно объяснить скорее превратностями передачи текстов, чем изначальной узостью круга произведений в этих жанрах. Сохранилось несколько отрывков из пьес в жанре «страстей»; они регулярно ставились в честь Осириса в Абидосе или Эдфу. А описание битвы Рамсеса при Кадеше, ошибочно называемое «Поэмой Пентаура», по имени переписчика, носит эпический характер, хотя и не может сравниться с Эпосом о Гильгамеше или «Илиадой». Глубина чувства, восхищение красотой и животворными силами природы прекрасно воплощены в большом гимне богу солнца Атону, который приписывается самому царю-отступнику Аменхотепу IV (Эхнатону). Но даже этот, быть может, прекраснейший образец египетского поэтического гения отнюдь не является единственным. Несколько более ранних гимнов, посвященных Амону-Ра, поднимаются почти до равных высот.