— Девочка. Только за пазуху её не надо, мало ли…

— А как её зовут?

— Матильда.

— А что она ест?

— Всё.

Забрали мы щеночка и на радостях ещё зашли в зоомагазин. Купили Матильде ошейник с поводком и килограмм жевательных косточек.

Вот Цецилия Артуровна-то обрадуется! А до понедельника решили, что Матильда поживёт у меня.

Под чутким Бабакиным руководством.

— Это крыса, — с порога заявила Бабака. — Екатерина Алексеевна, ваш мальчик принёс в дом крысу. Немедленно примите меры.

— Ты с ума сошла? Это такса! Породистая кроличья такса. Гляди, какие у неё острые зубы!

— Сын, ты сердобольный мальчик, и это похвально, — говорит папа. — Но крыса — это уже слишком. Когда ты привёл в дом Бабаку, мы понегодовали-понегодовали, но смирились. А крысы должны жить в подвалах. Или в канализациях. Ей с нами будет нехорошо.

— Да как вы не понимаете? — горячусь я. — Это подарок для Цецилии Артуровны! На день рождения! Этого щенка мы купили у бабушки на базаре.

— На какие деньги, позволь узнать? — строжится папа.

— Мы скинулись всем классом! — Про то, что Матильда досталась нам бесплатно, я решил не говорить. — Это самая настоящая такса!

— Крыса, и это моё последнее слово, — говорит Бабака и уходит в комнаты.

— Давайте проведём эксперимент, — предлагаю я. — Сейчас я дам ей палец, и если Матильда — крыса, она меня цапнет. А если нет, то просто лизнёт, — говорю я и смело сую ей палец.

— А-а-а-а-а! А-А-А-А!

— Что и требовалось доказать, — доносится из комнат. — Надо от неё избавляться. Пока ещё не поздно.

В полночь мы накормили Матильду говядиной и отнесли в подвал. Не скрою, мне немного взгрустнулось, когда я смотрел ей, убегающей, вслед. Но папа обнял меня и сказал:

— Будь мужественным, сынок, — и похлопал меня по плечу.

В ту ночь я не мог уснуть и по привычке считал овец. Но вместо овец почему-то считались крысы. Они шли бодрым аллюром, уткнувшись носами в землю. Лишь одна обернулась и посмотрела на меня с укором.

— Эх, Костя, Костя… — безмолвно сказали её голубые глаза.

— Костя, ты с ума сошёл! Зачем ты снова приволок эту крысу?

Мама стояла на табурете посреди кухни, а из Бабакиной миски, не обращая ни на кого внимания, лакала молоко Матильда.

— Она меня объедает! — возмутилась Бабака. — Кошмар!

— А гостей за порог выставлять — это, по-твоему, не кошмар? — не отрываясь от миски, сказала крыса. — Мне бетонную стену всю ночь пришлось грызть, чтобы в отчий дом вернуться!

— Чего она там пищит? — испугалась мама. — Я, между прочим, на седьмом месяце! Меня, между прочим, пугать нельзя!

— Она говорит, что сейчас покушает и уйдёт, — объясняет Бабака.

— Как же, размечталась! Не ты меня приглашала, не тебе и выдворять! Костя, ты меня больше не выгонишь? — Матильда посмотрела на меня с укором. — Там, в подвале, знаешь как сыро и холодно?

— Мотя, пойми, я бы с удовольствием, но ведь я не один тут живу. Нас четверо, и большинством голосов решено, что нам не по пути…

— А я плевать хотела на остальных. Особенно вот на эту вот волосатую! — Мотя покосилась в сторону Бабаки. — Меня бабка Глафира тебе отдала? Тебе! Значит, ты теперь мой хозяин.

— Вообще-то мы тебя Цецилии Артуровне на день рождения хотели подарить. Вернее, хотели таксу подарить, а получается, что тебя…

— Да? — заинтересовалась крыса. — А что, Цецилия Артуровна — неплохая женщина?

— Да она у нас замечательная! Знаешь как собак любит!

— Ну и отлично тогда, — удовлетворённо кивает крыса. — Я тут у вас денек-другой перекантуюсь, отъемся, лоск наведу, а там и распрощаемся.

Что делать? На том и порешили. Мы, Косточкины, люди мягкосердечные — сирых и убогих привечаем, последней рубахой поделимся, если что. Из нас любой сумеет верёвки свить. А уж Матильда тем более.

Разъелась она на Бабакиных харчах, с её законного места в коридоре попросила. Но Мотя, кстати, ничего оказалась крысой. С папой в шахматишки по вечерам режется, с мамой вяжет ползунки для Аделаиды, мне поделку для урока труда смастерила. Из куска пенопласта выгрызла замок Алькасар — миниатюрную копию. Я за неё пять с плюсом получил.

И только с Бабакой они не нашли общего языка. А всё из-за ревности.

Ревновала её Бабака смертельно. К маме, к папе, ко мне. К исходу воскресенья, на закате, собралась даже уйти из дому. Закинула котомку за плечо — и к дверям. Кое-как уговорили мы Бабаку остаться.

А в понедельник я Матильду в школу повёл на поводке. Я же так никому из наших и не сказал, что мы крысу взяли вместо таксы. Думаю, зачем народ зря расстраивать, всё равно уже не купить другого подарка — денег нет. Примарафетилась наша Матильда, подкрутила усы, шерсть лоснится, хвост столбом — вылитая такса!

Поместили мы её с ребятами в коробку и пошли в актовый зал на концерт. Нас усадили в первом ряду, Нинель, Христаради, Гадова и меня, — как представителей оргкомитета.

Начался концерт. На сцене «Преступление и наказание» идёт, и Цецилия Артуровна с новой причёской сидит за столиком, вся обложенная цветами. А Раскольников из десятого «А» старуху-процентщицу из десятого «Б» убивает поролоновым топором. Матильда мне шепчет из коробки:

— Открой крышку, посмотреть охота!

— Сиди тихо, — говорю. — Ты же сюрприз. Потом директор выступал — декламировал стихи. Хорошие у него стихи, про Родину и ещё про разведчика Панкратова, который семерых спас.

— Дай мне посмотреть на вашего директора, — опять просит Матильда. — Он что, видный мужчина?

— Он с лысиной мужчина. Сиди тихо, кому говорю!

Потом Нинель вышла на сцену. Такая красивая, уверенная в себе — ей к выступлениям не привыкать, она на них собаку съела. Села за пианино, стала из «Пер Гюнта» играть про троллей. А физрук с шестиклассниками стал строить живую пирамиду. Ловко так — все в синих трико.

«Пам-пам-пам-пам-РАМ-пам-пам, РАМ-пам-пам, РАМ-пам-пам», — очень музыка у композитора Грига сильная, такая тревожная. Я хоть этих скандинавских троллей в глаза не видел, а тут чувствую, полезли прямо изо всех щелей! Вот волшебная сила нот!