Ребенка Мехтильда родила только в сорок два года. Она считала себя бесплодной, пока сперма польского батрака, проходившего через их городок и ремонтировавшего сломанную фермерскую технику в обмен на горячую еду, не оказалась достаточно живой, чтобы вывести из летаргического сна ее яичники, и в феврале следующего года Мехтильда родила черноволосого крикуна, к безропотному подозрению мужа и своей огромной радости.

Что сказала бы Мехтильда, наблюдая, как четверо Кригстейнов спускаются по трапу самолета в Шанхае, пережив всего лишь двадцатичасовой перелет (по сравнению с ее двенадцатидневным морским вояжем), потягиваясь после полета, ища свой багаж на транспортере – Крис пытается показать мужскую осведомленность, Элиз присматривает за девочками, Ли берет Софи за руку – идут вчетвером к такси, которое доставит их в новый дом? Мехтильда засмеялась бы. Смеялась бы и смеялась, так же долго и от души, как плакала на судне, идущем в Америку. Подумать только, потомки после всех тягот ее иммигрантской жизни набрались наглости просто взять и переместиться на другой континент, в другую культуру, не думая о последствиях своих действий. Или, возможно, их перемещение было как раз следствием ее собственных действий? На этом месте Мехтильда перестала бы смеяться и сконцентрировала всю свою энергию на пожелании им всяческих благ.

Шанхай, Китай, 1992 год

В те первые дни мы просыпались на рассвете под звуки музыки для бальных танцев. Старые мелодии пятидесятых вперемешку с вальсами и танго.

– Вот почему я сказала, что никогда больше не буду жить в многоквартирном доме, – заявила мама папе в наше третье утро в Шанхае. – Помнишь Шмидтов в Гамбурге? Вечеринки, которые они закатывали?

– Ты просто бесилась, что они никогда тебя не приглашали, – произнес он.

– Они погубили Джона Денвера, – продолжила мама, не обращая внимания на его слова. – Всегда можно было понять, что вечеринка набирает обороты, когда снова и снова ставили «Виллидж роуд».

– Эй, – перебила Софи. – Она прекратилась.

Мы все прислушались. Она была права. В квартире было тихо, если не считать урчания холодильника и шума автомобилей в отдалении. Затем грянула «Какой чудесный мир».

– Вот, пожалуйста, – сказала мама и выскочила из комнаты. Через пять минут она вернулась озадаченная. – Это не у соседей, – сообщила она. – Мне кажется, она идет с улицы.

Мы все столпились на балконе. Было только начало седьмого, и солнце едва поднялось над горизонтом. Я стояла рядом с дверью, потому что не люблю высоту, а наша квартира находилась на тридцатом этаже. Мама оказалась права – музыка доносилась с улицы. Внизу она, наверное, просто оглушала, потому что и у нас звучала громко.

– Может, оттуда? – Мама неопределенно махнула рукой через дорогу.

– Я вижу, там, перед большим зданием! – раздался пронзительно победоносный голос Софи. Из нас двоих она всегда все замечала первой, но только потому, что одержима желанием побеждать. В действительности у меня зрение было лучше – факт, доказывавшийся всякий раз, как мы приходили к врачу проверить зрение, что бесило сестру. – Вон там! – вопила она, хотя мы стояли у нее за спиной. – Они танцуют!

Мы уже научились говорить «они», имея в виду «их», то есть местных жителей, шанхайцев, не нас. В те первые недели мы без конца спрашивали: «Чего это они, по-твоему, орут?» и «Они на нас показывают?»

Папа посмотрел на часы.

– Мне пора бежать.

– Мам, можно мы туда сходим? – попросила Софи. – Мне нужно это проверить.

Мама посмотрела на меня.

– Я за ней присмотрю, – сказала я.

– Можно подумать, мне это надо, – усмехнулась Софи и пошла за кроссовками.

– Возьми электронную карточку от подъезда, – напомнила мама, роясь в сумочке в гостиной. – Вот ключи от квартиры. Если им не понравится ваше присутствие, немедленно возвращайтесь домой. Может, она закрыта для иностранцев.

– Мам. – Я закатила глаза. – Успокойся, это же общественная площадь. Народная площадь, забыла?

Об этом мы узнали накануне, во время краткой экскурсии по окрестностям, которую провел для нас один из папиных служащих. В течение получаса мы с Софи хихикали и подталкивали друг дружку локтями, наблюдая аккуратные прорехи в штанишках только учившихся ходить китайчат, чтобы они могли делать свои дела, или людей, плевавших на тротуар так же обыденно, как они сморкались в бумажные платочки «Клинекс». Среди соседей, там, в Атланте, Софи была кем-то вроде плевальщика-легенды: она могла плюнуть так же далеко и с такой же точностью, как любой мальчишка. «Это моя страна», – шепнула она мне, увидев, как некая почтенная дама плюнула на тротуар, папа в итоге обернулся и шикнул на нас.

– Да, Народная площадь! – крикнула Софи уже из прихожей. – В смысле для всех народов, включая американцев: хело-о-о-оу! – Это растянутое «о» было новой ее причудой, появившейся во время нашей шестимесячной жизни в Мэдисоне, о чем я очень сожалела. – Скорей, Ли! Пока они не ушли!

Она вылетела в дверь. Мама грустно мне улыбнулась.

– Осторожно переходите улицу.

Я послушно засмеялась. Это была наша первая семейная внутрикитайская шутка, потому что за последние два дня мы так и норовили попасть под машину всякий раз, когда переходили улицу.

– Заметано, – ответила я.

Мне нравилась моя новая роль старшей сестры, каким-то образом закрепившаяся за мной с переездом. Маме в ответ я улыбнулась усталой улыбкой взрослого человека.

Как только вышла из квартиры, улыбаться я перестала. Софи стояла в лифте, держа двери, начавшие протестующе скрежетать.

– Чего ты там копалась? – требовательно спросила она.

Я вскочила в лифт, прежде чем двери закрылись.

– Ха! – сказала я.

– Сама ты – ха! – парировала Софи, и мы обе запрыгали, как на батуте, проверяя наше недавнее открытие. Если попрыгать перед самой остановкой лифта на этаже, в животе «похолодеет», как говорила Софи (слово, которое она выдумала, но притворялась, что нет), как на американских горках или когда быстро едешь на машине с холма. То есть когда у нас была машина и когда были холмы.

Шанхайский воздух ударил нам в лицо, как только мы вышли из вестибюля нашего жилого дома. Пыльный и вонючий. Мы захихикали – словно кто-то из нас пукнул.

– Давай-ка двигаться, – проговорила Софи очень настойчиво и схватила меня за руку.

Мы понеслись по улице сломя голову. В Китае на тебя пялятся таким образом, что хочется спрятаться под одеяло либо выкинуть какой-нибудь дикий фортель, например, заорать и стремглав броситься бежать. Когда со мной там была Софи, меня часто посещал второй импульс.

Нам удалось пересечь дорогу, уворачиваясь от злившихся велосипедистов и рявкавших гудками машин, и добраться до Народной площади, где мы замедлили ход, вдруг смутившись. Мы оказались в море пожилых людей. Большинство их танцевали под «Твист эгейн», но некоторые стояли в стороне, произвольно размахивая мечами. У другой группы в глубине словно нажали кнопку замедленного движения. Я стукнула Софи по руке, указывая на них, но она даже не повернулась, настолько поразили ее танцующие.