Слава Богу, никто не столпился вокруг нас, говоря «хэлоу» и пихая нам в руки младенцев, чтобы сфотографироваться, как это было в те несколько раз, когда мы выходили из квартиры.

– Давай потанцуем! – воскликнула Софи и взяла меня за руки.

Честно говоря, мне не хотелось ни танцевать, ни как-то иначе привлекать к нам внимание, но Софи уже крутилась, то отходя от меня, то приближаясь, во все горло подпевая: «Как мы танцевали прошлым летом». Некоторые пары показывали нам большой палец, но основная масса, похоже, настолько следила за ритмом, что не хотела отвлекаться. Они были удивительно хорошими танцорами, двигаясь точно в такт. В основном это старые супружеские пары, прикинула я, но было и довольно много женщин, танцевавших вместе, наверное, им надоели мужья, наступавшие на ноги, и они попросили своих лучших подруг потанцевать с ними вместо мужей.

Единственный раз, если не считать уроков чечетки в четвертом классе, на которые ходила главным образом, чтобы сделать приятное своей лучшей подруге, я танцевала на школьных вечерах в Мэдисоне, за четыре месяца до нашего переезда в Китай. Мальчик из моего класса, Робби Честнат, пригласил меня на танец в стиле ритм-энд-блюз. Мы начали неуклюже раскачиваться, повторяя па, столь любимые учениками средних классов, словно стоишь в качающейся лодке.

– Давай станцуем вальс! – предложила я, когда грянул припев.

– Я не умею танцевать вальс, – ответил он, вероятно, уже пожалев, что не пригласил менее странную девочку.

Я тоже не умела вальсировать, но схватила его правую руку и положила себе на поясницу, взяла за левую и начала двигаться, словно Скарлетг в «Унесенных ветром». Он прошаркал несколько шагов, потом пробормотал: «Извини», и сбежал к своим друзьям. Теперь, при воспоминании об этом, мои щеки горели. Через три дня мне предстояло в первый раз пойти в шанхайскую Американскую школу, и я была озабочена этим началом с нуля и полна решимости больше не совершать социального самоубийства.

Когда песня закончилась, все зааплодировали, включая нас с Софи. Я отходила от нее, чтобы получше рассмотреть медленно двигавшихся чудаков, пока не услышала сзади гневный окрик: «Эй!» Я круто развернулась. Софи держалась за затылок, как будто ее ударили.

– Что случилось? – переполошилась я и потащила ее в сторону, а старики вокруг нас приступили к медленному танго.

Все толкали нас локтями и бедрами, раздраженно смотрели, слышалось старческое неодобрительное бормотание.

– Та леди только что подошла ко мне и потрогала мои волосы, – объяснила Софи, мотнув головой в сторону, откуда мы пришли. – Давай уйдем отсюда. Это глупо.

– Подожди немного. Я хочу посмотреть на тех медленно двигающихся людей.

– Я сказала, пойдем!

Я никогда не видела Софи плачущей, за исключением фотографий, где мы были совсем маленькими. Но сейчас в ее голосе безошибочно звучали слезы.

– Ладно, ладно. Успокойся. – Я обежала взглядом толпу, ища проход между крутившимися телами. – Ты первая.

Софи двинулась к узкому проходу между танцующими и людьми, размахивавшими мечами, шагая между ними, как Моисей. Я торопливо шла за ней и любовалась оружием.

– В путь по желтой кирпичной дороге, – запела я, и мы принялись вприпрыжку прокладывать себе тропу по площади, не обращая внимания на столкновения с танцорами.

Некоторые из пожилых людей даже пытались нам подражать, и я им улыбалась. Софи, негромко напевая, не отрывала взгляда от земли. Но к тому моменту, когда мы снова оказались в лифте, как будто полностью пришла в себя. Она ничего не сказала маме о леди, потрогавшей ее волосы, поэтому и я ничего ей не сообщила.

Следующий случай произошел три недели спустя, во время поездки в Сучжоу, организованной папиной компанией. Мама соблазнила нас этой экскурсией, пообещав, что в следующую пятницу мы сможем остаться ночевать у наших новых школьных подруг. Странный подкуп, потому что мама и так с радостью согласилась бы, попроси мы об этом. Не то чтобы у меня появились какие-то подружки, к которым я хотела бы зайти, разве только, может, к Евгении, этой русской девочке – единственному человеку в моем классе, с кем я могла нормально общаться. Но в маминой просьбе послышалось такое отчаяние, как будто она не хотела оказаться в этой поездке без нас, и я сказала «да» и ткнула в бок Софи, когда мама пришла на кухню, и Софи тоже сказала: «Да, хорошо».

Это была катастрофа с самого начала. Папины коллеги заехали за нами на микроавтобусе, и не успели мы даже выехать с парковки, как водитель поставил диск Майкла Джексона. Одна из самых раздражающих сторон жизни в Шанхае, как я уже узнала, было постоянное ожидание китайцев, что ты любишь все американское, поскольку родом оттуда. Я всегда ненавидела Майкла Джексона, а вынужденная слушать его теперь возненавидела еще больше. Мы застряли в пробке, так что двухчасовой переезд превратился в трехчасовой. Когда диск закончился, водитель просто снова включил его с начала.

– Пытка, – одними губами проговорила я, обращаясь к Софи, и она изобразила медленную смерть на заднем сиденье, отчего я громко засмеялась, а мама бросила на нас взгляд, означавший «прекратите».

Тем временем миссис Ли, жена папиного партнера по совместному предприятию, ни слова не говорившая по-английски, но все равно не оставлявшая в покое, без устали пичкала нас отвратительными местными закусками. Сначала попыталась накормить сливами, обсыпанными солью и кисловатой апельсиновой пудрой, как будто сливы сами по себе недостаточно гадкие. Блевотина. Я выплюнула свою в салфетку, к маминому бесконечному смущению. Затем последовал пакетик с крохотными сушеными рыбками, с глазами и костями, от которого в микроавтобусе завоняло, как в магазине с едой для домашних животных. Вдвойне блевотина. Когда же миссис Ли достала бананы, по сравнению с предыдущим дерьмом показавшиеся нам «Твиксом», мы с Софи с готовностью согласились взять один – наша первая ошибка. Для водителя, вертевшего головой, чтобы посмотреть на нас, подпевая «Билли Джин», и миссис Ли, совавшей нам в руки бананы, мы с Софи были чем-то вроде малобюджетного циркового номера. Я взглянула на маму, которая рассеянно смотрела в окно, наслаждаясь зрелищем пролетавших мимо рисовых полей, и внезапно рассвирепела. Теперь я поняла, почему она хотела, чтобы мы поехали: послужить щитом, дабы ей не пришлось общаться с миссис Ли. Удобно.

– Мне кажется, моя мама тоже хочет банан, – вежливо обратилась я к миссис Ли и включила плейер, пока переводчик переводил мои слова.

После этого Мэри Чапин Карпентер заглушила Майкла Джексона, и я расслабилась, перенесясь в свою комнату в Атланте, где миллион раз слушала ее песни. Пока я сидела в наушниках, переводчик не мог спросить меня о моих любимых школьных предметах или потребовать признания, что китайская еда – лучшая в мире. Я видела, что мама одними губами произнесла «трудности переходного возраста», повернувшись к сидевшей на заднем сиденье Софи. Но это были не трудности переходного возраста. Я не собиралась вести себя как подросток, я не чувствовала себя подростком. Мне не нравились постеры групп, губная помада и не нравилось плести браслеты дружбы для других девочек. Думаю, слушанье плейера в ту категорию не попадало. Это всё было связано с выживанием, с тем, чтобы не чувствовать себя отвратительно. Мама и папа увезли нас на другой конец света; самое меньшее, чего мы заслуживали, было право на личный тайм-аут, пока мы не будем готовы вернуться в игру. И точно, через три песни я почувствовала себя немного лучше и даже доела банан, как примерная иностранка.