Зимин к сорока годам стал фаталистом – чему быть, того не миновать, но умереть от голода, думая о том, что сосед может попытаться его убить и потом сожрать, это было уж слишком. То, что бывший мент попытается, – Зимин в этом не сомневался. Люди никогда не отличались стойкостью и тем более святостью. Сожрать себе подобного в прямом и переносном смысле готов любой, попавший в такие условия, которые заставят его это сделать. Ну… почти любой. Осужденный на пожизненное – точно. Продлить свою жизнь на неделю, на месяц за счет сокамерника – ни один из соседей Зимина не задумается ни на секунду, стоит ли это делать. Полковник не исключение.

И тогда встает вопрос – а он, Зимин? Сможет убить сокамерника ради того, чтобы продлить эту самую жизнь? Его жизнь, майора Зимина?

Думал недолго. Жрать полковника не станет, лучше сдохнет с голода, а скорее всего – от жажды, потому что воды в бачке унитаза осталось не так уж и много. Так что вопрос о каннибализме отпадает. А насчет убийства соседа – возможно, что это придется сделать. Если тот попытается напасть. Люди впадают в безумие от недостатка воды и пищи, и неизвестно, как себя поведет бывший опер, не особо отягощенный моральными принципами. Вернее – почти наверняка известно.

Утро началось с грохота.

Бам! Бам! Бам!

Судя по звукам – пинали ногами в двери камер.

Бам! Бам! Бам!

Перед катаклизмом, если бы кто-то посмел ТАК себя вести (из числа заключенных, разумеется) – как минимум неделя в ШИЗО, плюс синяки и отбитые внутренности.

Здесь не церемонятся. Актируют и в могилу. «Сердечный приступ».

Но сейчас в двери камер били десятки ног. Десятки! И если охрана на месте – скоро последует жестокая расправа.

– Слышишь? – зачем-то спросил полковник, хотя не услышать все это было невозможно. – Может, и мы постучим?

– Башкой? – скривился Зимин. – Толку-то? Пусть себе стучат. Наши ноги будут целее.

Он встал со шконки, выглянул в утреннее небо. Голубой небосклон, птички в небесах – хорошо! Невольно вздохнул, вспомнив, как тяжко было в первые месяцы заключения. Труднее всего даже не то, что здесь фактически ты на положении раба, вынужденного делать все, что прикажет хозяин. Выполняй, что положено, четко, без промедления – и живи, насколько тебя хватит. Военному не привыкать.

Труднее всего была скука – если можно ее так назвать. Зимин всегда был человеком действия, а того, что ему пришлось перенести в своей судьбе, хватило бы на несколько самых бурных жизней. И вот теперь – четыре стены, надоевший сокамерник, разговоры ни о чем, старые газеты, книги из библиотеки тюрьмы – затертые, пахнущие хлоркой, и больше ничего. Совсем ничего! Дни, месяцы, годы – ничего! И так до конца жизни…

Зимин все свободное от чтения время посвящал тренировкам – растяжкам, отжиманиям, подтягиваниям и «бою с тенью», вначале думал, что Контора его скоро вытащит, хотел быть в форме, но потом понял, что никто, кроме Нюськи, о нем не помнит, никому майор Зимин не нужен, и занимался просто для того, чтобы убить время.

Время, которого в жизни ему никогда не хватало. Вечно спешил, бежал – по джунглям, по пустыне, по городским улицам, мчался, не обращая внимания на то, что жизнь проходит мимо, и вот прибежал. Сорок лет – ни семьи, ни детей, только камера и кусочек неба, видимый через толстые прутья решетки. Навсегда!

Зимин вздохнул и уселся на шконку, тут же вскочил и хотел ее заправить – не дай бог обнаружат, что он, арестант, сидит на нарах после побудки! Это палки по бокам и ШИЗО – неделя, на хлеб, на воду!

И, уже вскочив, едва не фыркнул – побудки-то не было! Не звучал ревун, и завтрак не разносили, хотя уже давно были бы должны! И скорее всего не будет никакого ШИЗО. Но что будет?

– Глянь, глянь, что там! – возбужденно крикнул полковник, указывая пальцем в форточку окна. – Ни хрена себе! Я глазам не верю! Глянь! Да скорее же, черт тебя подери! Улетит, потом скажешь – сбрехнул!

Зимин нехотя поднялся, подошел к сокамернику, посмотрел туда, куда тот показывал, и глаза его расширились от удивления. Над двором тюрьмы, медленно шевеля крыльями, пролетало самое странное существо, которое Зимин видел в своей жизни.

Дракон! Это был он, как сошедший с картинки волшебной сказки! И больше того – на спине дракона сидел человек!

Зимин до боли закусил губу, в ушах звенело, кровь била в голову, грозя разорвать сосуды. Полковник что-то говорил, дергал Зимина за рукав, но тот ничего не слышал, неспособный ничего воспринять. Его мозг, гибко реагирующий на любое изменение ситуации, впервые застопорился, не в силах обработать полученную информацию.

То, что Зимин увидел, – просто не могло существовать! Не могло! А значит – он или спятил, или видит сны, или под наркотой! Может, на самом деле он в дурдоме, привязанный к кровати, и его накачивают лекарствами? Может, ему все привиделось?

Зимин с силой ударил кулаком в стену, и боль его отрезвила. Нет, он не рассек кожу – тренированные кулаки с набитыми костяшками, ломавшие кирпичи, выдержали удар. Но боль была резкой, шипучей, и Зимин скривился, не глядя на отшатнувшегося полковника.

А потом сел на шконку, зажав голову руками, и несколько раз повторил:

– Куда мы попали?! Куда мы попали?!

Ответа, само собой, не было. Потому что даже охранники и надзиратели, которые сейчас собрались в актовом зале тюрьмы, не знали – что происходит, и что им делать, и куда они все попали. Но в том, что «попали», – никто из них не сомневался.

– И что теперь?! Что нам делать-то?! У нас запас продуктов на неделю! – Капитан Евсюк утирал лицо и шею нечистым платком, на котором Настя определенно видела следы засохших козюль. Ей стало гадко, и она отвернулась.

– И воды у нас нет! Вся вода была из озера! И где оно, озеро?

– Река есть, – нахмурился майор Конкин. – Всего в ста метрах от нас.

– Ага! А видели, какие твари на этих, как их… забыл… ну ящеры эти чертовы… как-то называются… вело… вело… велосипед… тьфу! Не помню! Что-то с велосипедом связано! Да плевать! Ящеры! А еще дикари с копьями! Выйдешь – они тебя на копье насадят! Видели у всадников какие копья? Видели?!

– Хватит истерить! – Конкин повысил голос. – У нас автоматы! У нас пулеметы! Гранаты со слезоточивым газом! Пистолеты! Светошумовые гранаты! Патронов столько – год можно сидеть в осаде! Эти стены и стенобойным орудием не прошибешь – так о чем речь?

– Речь о том – что нам делать с заключенными? – мрачно бросил старший лейтенант Василич, старший смены корпуса А. – Жратвы на всех не хватит, передо́хнем. Что делать с маньяками, убийцами, насильниками и грабителями? Кормить? Поить? Как?!

– Что предлагаешь? – Конкин бросил быстрый взгляд на старлея. Василич был парнем дельным, слов на ветер не бросал, отличался здравым смыслом.

– У нас только два пути, – помолчав, ответил старлей. – Первый – всех убить. Всех! И «особистов», и обслугу.