— Да, конечно, — Глеб без колебаний подставил руку.

Александра вспомнила, как в прошлый раз, отправившись за секирой Перуна, они попали в небольшую заварушку и оказались заперты в одинокой бане, где и столкнулись с ее злобным мохнатым хозяином. Тогда, чтобы выбраться, Арина резала свою руку и откупалась собственной кровью. Собственной, а не чьей-то еще. Яну, очевидно, легче использовать чужую. И почему Сашу это совсем не удивляет? Да потому что она раскусила его с самого первого взгляда. Он прежде всего эгоист. И в Китеж потащился не ради школы и общего дела, а ради собственных интересов — из любопытства, из желания продвинуться в своем искусстве. И этому человеку они вынуждены доверять, именно на него им приходится полагаться в самый ответственный момент!

Нож скользнул по ладони Глеба, оставляя за собой тонкую красную нить, и в подставленную чашу упало несколько капель крови.

— Спасибо, княже, — произнес Ян с насмешливым полупоклоном. — А теперь — вторая часть Мерлезонского балета[6].

С этими словами он с каменным лицом (впрочем, разве разглядишь его, это выражение лица, из-за густой, закрывающей глаза челки?..) резанул этим же ножом себе по запястью. Кровь так и хлынула в чашку.

Лес протяжно, долго то ли завыл, то ли застонал, словно испытывая страшную боль.

Динка ахнула и еще плотнее прижалась к Саше. А та была совершенно поражена подобным развитием действий. Как легко обвинять Яна, что он хочет откупиться чужой кровью, и как тяжело осознавать, что ради них он так легко жертвует своей. «Ну почему сразу ради нас. Он тоже хочет выбраться из Китежа», — подумала Александра и сама устыдилась своей гаденькой мысли. Обвинять другого — просто.

* * *

Осень, парк кажется особенно нарядным из-за золотистых, торжественных кленовых листьев. Две девочки качаются на одной качели. У обеих — счастливые, неотличимые друг от друга мордашки. Они кажутся отражением друг друга, словно между ними — зеркало или идеально ровная поверхность воды.

Качели взлетают все выше.

— Мне страшно, давай потише! — просит одна из девочек.

— Трусиха!

— Не надо!

— Надо-надо! Трусиха-трусиха, сиди дома тихо, гулять не ходи — в окошко гляди!

Всего лишь один короткий миг — и одна из девочек уже на земле, плачет, обхватив рукой разбитую коленку:

— Мама, мама, она меня столкнула!

— Я не толкала ее! Она сама разжала руки!

— Толкала! Мама!..

Теперь девочки кажутся даже не похожими. Одна — вся красная от гнева, другая — заплаканная, беззащитная, с окровавленной коленкой.

Мама поднимает плачущую дочь на руки, целует, утешает:

— Не плачь, не плачь, маленькая. Все заживет. Вот сейчас я подую…

Если бы все раны заживали так легко…

— Юрий! Не уходи! Ты не можешь оставить меня во второй раз!

Саша вздрогнула, освободившись от власти кошмара.

К ним бежала женщина. Княгиня. Ее лицо было залито слезами, волосы растрепались, а широкие белые рукава казались крыльями — вот-вот она взлетит.

Из руки Яна в чашу по-прежнему бежала горячая кровь, и над чашей поднимался пар. А маг, не обращая внимания на окружающее, быстро бормотал что-то.

— Юрий! — Ирина Алексеевна остановилась, словно наткнувшись на невидимую, но прочную стену. Ее руки были протянуты к Глебу, а на лице застыла мука.

Глеб стиснул зубы и отвернулся, чтобы не видеть этого страшного, полного боли лица.

— Он и вправду тот самый князь? — тихо спросил у Саши Северин.

Она пожала плечами:

— Не знаю, но княгиня в это верит, и этого достаточно.

— Странно, когда мы были там, на Острове, Перун… ну, я увидел его в один из моментов… так вот, он говорил, что Глеб безродный, — сказал парень так тихо, что Александра едва его расслышала.

— Вполне может быть, это не помеха тому, чтобы в его теле жила душа князя. Если, конечно, это и вправду так, — столь же тихо отозвалась Саша.

Оба замолчали. Молчала и по-прежнему жмущаяся к старшей подруге Динка.

И в этот миг с неба вдруг полилась вода. Она хлынула потоком, отсекая их от княгини, от белокаменного Китежа, золотящегося луковками куполов храма Святой Софии.

Ирина Алексеевна страшно, на одной ноте, закричала.

А Саша почувствовала приступ панического безумного страха. Вода! Грудь сдавило болью, легкие засаднило. Так уже было, было когда-то, когда смерть заглянула ей в глаза, поманив за собой бледной рукой утопленницы. Вот и сейчас она звала. Александра чувствовала, как радуется смерть ее возвращению. Голова кружилась…

Яркая вспышка боли. Саше казалось, что водоворот тянет ее на дно. Легкие разрывало. Смерть, как всегда, не знала жалости.

Она вынырнула из этой боли, как из реки, и какое-то время не могла отдышаться. Воздух, попадающий в легкие, пронзал их как иголками. Он был холодным… обжигающе холодным. Перед глазами все тоже оказалось белым, словно осыпанным мукой.

Александра моргнула, но картинка не изменилась. Снег. Вокруг них лежал густой снег, а поверхность озера оказалась стянута льдом, в котором кое-где чернели, как свежезатянувшиеся болячками ранки, рыбацкие полыньи.

Изо рта валил пар. Температура была минусовой, а кожа открытых рук и плеч уже пылала от мороза. Как могло случиться, что они из жаркого лета вдруг оказались в зиме?..

Девушка оглянулась на друзей.

— Я же говорил, что время не везде идет одинаково, — хрипло пробормотал Ян. — «Там мгновения, здесь века»[7].

Его волосы были покрыты, как сединой, инеем, а с челки свисала сосулька. Парень едва держался на ногах от слабости, но еще пытался шутить.

— Нужно двигаться. Бежать к поселку. Это наш единственный шанс выжить, — сказал Глеб, — Ян, ты бежать сможешь?

Тот кивнул, но первая же попытка провалилась. Его ноги заплетались, и он упал, ткнувшись лицом в снег.

Слишком большая потеря крови. Саша почувствовала стыд за свои недавние мысли. И почему она все время недооценивает этого человека? Почему она чувствует попеременно то неприязнь, то стыд за свои собственные мысли, слова, поступки?..

Но медлить было нельзя. Северин и Глеб с обеих сторон подхватили под руки Яна, и вся компания бросилась бежать туда, где, кажется, находился поселок.

И тут Александра заметила у самого берега синюю бытовку. Примерно такую, в каких живут строители на объекте.