Камень, везде камень. Белый и гладкий или серо-желтый и шершавый. Ни одной избы бревенчатой. Даже под ногами не земля – тоже каменные плиты. Казалось, и вместо воздуха здесь жидкий камень – густой и раскаленный южным солнцем. За громадами камня всех видов не разглядеть неба – все это давило, будто сыпалось на голову, отчего слабели ноги и крутило в животе. Ни в одном дурном сне они не встречали такого: улицы будто ущелья между каменными стенами, нигде нет выхода на простор, одно ущелье выводит в другое, и везде эти ряды столпов, полукруглые своды, резьба… И люди, люди: живые и каменные.

Но каменные хоть стояли спокойно. Живые толпились на улицах и площадях, оборачивались, показывали на Эльгу и ее приближенных. Что-то кричали. Княгине не привыкать быть на виду, но никогда еще на нее не смотрели как на чудо морское! Какие-то смуглые оборванцы в широких дырявых рубахах пытались лезть ближе, протягивали руки – люди Саввы отгоняли их плетьми и древками копий.

А потом русы оказались на огромной площади. И снова вскрикнули, пораженные. Посередине высился огромный толстый столп. Примерно такими должны быть те столпы из преданий, по каким можно добраться до неба. И кое-кто уже пытался это сделать – наверху стоял бронзовый всадник. Конь его держал приподнятой переднюю ногу, будто намеревался шагнуть вниз, и Эльга ощутила дурноту. Всадник же поднял руку, будто приветствуя богов – не людей же, жалких букашек, которых ему и не заметить со своей небесной высоты. Столп опирался на каменную подставку величиной с хорошую избу, куда вели с десяток белокаменных ступеней.

– К-кто это? – Эльга невольно указала на него пальцем.

– Это василевс Юстиниан, прозванный Великим, – объяснил ей Савва с таким непринужденным видом, будто они с этим Юстинианом нередко вместе пили. – Он правил ромеями четыре столетия назад и прославил себя и всю державу. Повелитель множества народов и вершитель множества славных деяний.

– А… Почему он там? – Эльга не понимала, как давно умерший василевс очутился на вершине золотого столпа, вместо того чтобы давно обратиться в могильный прах. – Как он туда попал? Что за чары его сохраняют?

– Это его изображение, изваяние из бронзы, воздвигнутое ради его славы и памяти ромеев, – без тени улыбки объяснил этериарх, видимо, помнивший, как сам увидел это впервые. – А тело его предано погребению в церкви Апостолов.

Значит, это не окаменевший человек, а литой из бронзы чур. Но уложить это у себя в голове по-настоящему было трудно: уж очень эти литые греческие чуры походили на людей в каждой мелочи – в каждом волоске, в каждой складке одежды. Иные живые люди не так похожи на людей, как эти, бронзовые…

– Вот Святая София, – Савва показал ей на другую сторону площади и перекрестился с почтительным видом. – Патриарх живет при храме, тебе нужно пойти туда.

Эльга повернула голову. И замерла, расширенными глазами пытаясь охватить открывшееся зрелище.

Святая София тоже в первые мгновения показалась некой рукотворной горой – причудливых, но выглаженных и упорядоченных очертаний. То прямые линии, то округлые в удивительном согласии уводили взгляд все выше и выше… Будто прыгая с уступа на уступ, дружески подставлявших ему плечи, взор поднимался до сияющего полусолнца, что служило кровлей, а еще выше сиял золотой крест, с которого взгляд соскальзывал и погружался в синеву небес. И тонул там. Трудно было вернуть его вниз, хотя невероятное сооружение тянуло к себе.

Они проследовали через окруженный колоннами двор – величиной с иное городище. Посреди него красовалась «крина», как в палатионе Маманта, но куда больше: круглая кровля на столбцах, под ней широкая каменная чаша, а из чаши росла вверх, будто чудный прозрачный куст, струя воды. Эльга не могла понять, где же вход в эту гору и где собственно храм: все сооружение состояло из множества слитых меж собой построек, перетекавших одна в другую. Округлые своды, столпы, переходы, сводчатые окна каменными волнами омывали стены главного храма…

– Мы войдем через воинские покои, – Савва подал знак рабам опустить носилки, – где василевс оставляет свою стражу. Там я останусь с моими «львами», но тебя встретят посланцы патриарха.

Отроки сняли княгинь с лошадей. Те едва стояли на ногах.

– Н-ну и ст-тволы! – заикаясь, с выпученными глазами, бормотала Прибыслава. – Б-будто упадут сейчас все на м-меня!

Никто не смеялся. Предслава, цепляясь за руку своего мужа, лишь с потрясенным видом крутила головой.

Савва повел Эльгу внутрь, за ними следовала ее свита и часть вестиаритов. Эльга шла с сильно бьющимся сердцем и стесненным дыханием. Перед ней очутились изукрашенные ворота в каменной стене, раскрытые створки сияли узорной бронзой. Усилием воли она принуждала себя делать шаг за шагом. Казалось, неведомый мир сам затягивает ее, и уже невозможно остановиться, повернуть назад. Но что там внутри?

– Не тревожься, королева, – ласково сказал Савва. – Службы бывают только в конце недели и по праздникам, а сегодня там тихо и не так много людей: народ запускают только по особым случаям. Бог – почти единственный, кого ты там встретишь.

– Что? – Эльга в ужасе воззрилась на него.

– Господь пребывает там постоянно. Но я лишь хотел сказать, ничто не будет отвлекать тебя от созерцания Его величия.

«Нет, я не пойду!» – просилось на уста, но Эльга промолчала.

Для этого она приехала сюда, проделав долгий путь по Днепру и через море. Она хотела встречи с Богом греков. Не отступать же с самого порога!

«Шел-шел Зорька, видит: лежит плита железная, а под ней яма глубокая, дна не видать, – когда-то в давно минувшем детстве рассказывала им с Утой баба Годоня. – Он и думает: дай спущусь, посмотрю, каково царство подземное? Отвалил плиту, стал спускаться…»

Сказка ведь не только забава. Путь в Золотое царство лежит через мрак. Нужно идти…

* * *

Ступив под каменные своды, Эльга почти сразу перестала понимать, откуда пришла и где выход. Храмовое царство поглотило ее и подавило. Перед ней тянулась высокая длинная пещера с ровными стенами, отделанными цветным гладким камнем. Зеленый, желтый, серый, розовый, красноватый камень лежал узорами: разводами, пятнами, полукружиями, будто окаменевшие складки шелковой ткани. Все так, как в преданиях о чудесах подгорных владений. Перехватило дыхание: сам воздух здесь казался волшебным. Делая каждый шаг, невольно она ожидала, что само ее присутствие сейчас вызовет к жизни какое-нибудь чудо.

И это царство не пустовало. Прямо впереди, наверху под кровлей, на полукруглом золотистом поле виднелись трое: посередине женщина с младенцем на руках, по бокам – двое мужчин. И эти двое бородачей почтительно склонялись перед женщиной, признавая в ней хозяйку. Они были одеты в золоченые платья, а она – в простое, темное, и тем не менее женщина сидела на белокаменном престоле, а они подносили ей в дар что-то вроде домов или городов… Кто же эта женщина – принимающая в дар храмы и крепости?

Подошли несколько священников – посланцев патриарха, и Савва поклонился Эльге, давая понять, что передает ее их попечению. Им повелели провести архонтиссу росов через Великую церковь, а потом проводить в покои патриарха. Один из них, Вонифатий Скифянин, был болгарином, как и Ригор, поэтому мог говорить с Эльгой без толмача. Новые провожатые повели Эльгу через другую «пещеру» – еще более огромную, широкую и высокую, с богато украшенным полутемным сводом. Лишь мельком она замечала мраморные косяки дверей – высотой с две избы, – сами двери, сплошь покрытые узорной бронзой. Не то, как дома, где почти в любую дверь нужно заходить, сильно нагнувшись. Здесь, сколько ни тянись, до верхнего косяка не достать. Даже на плечи встать кому из товарищей – все равно не достать. И если, нагибаясь, человек чувствовал себя большим, то здесь, возводя глаза к верхнему краю косяка и с трудом его отыскивая, он становился маленьким, как мышь. Так и казалось, что сейчас появятся истинные хозяева этого дома – которым здесь все по росту, – и спросят: эй, мальки, а вы тут чего забыли? «Таковы жилища великанов!» – подсказала память из детства. – «Или Бога!» – поправило новое знание. В душе Эльги происходила огромная перемена, старые представления о владыках мира отодвигались во тьму и заменялись другими. Она увидела воочию жилище греческого бога, и разум не мог не признать превосходство увиденного над тем, что лишь воображалось ей и ее предкам.