Он тоже исхудал, осунулся, и его смешное курносое лицо сделалось вовсе неприглядным. Но никогда он не был милее Ане, никогда, чудилось, она не любила его сильнее, чем в эти мучительные месяцы, пока они «ждали ребенка». Да и он был подчеркнуто внимателен и нежен к ней, днем они то и дело перезванивались, а уж ночами Дима набрасывался на жену, как в самые первые, самые золотые месяцы их романа. Вернее, почти так, потому что если тогда, давно, он тянулся только к Ане, хотел именно ее, то теперь, обнимая жену, он видел другую женщину и, отчаянно зажмурясь, целовал другую, и задыхался от наслаждения в объятиях другой, и ей шептал о своей любви, хотя ладонь его в это время гладила растрепанные Анины волосы, именно Аня вжималась своим худеньким телом в его тело, именно Аня была рядом телом и душой.

А его душа в это время была далеко. Его душа была рядом с Ириной…

Во время их ночных прогулок, идя между мужем и Иркой, Аня просто-таки физически ощущала, что испытывает проводник, оказавшийся меж двух заряженных током пластин. Смешнее всего, что давным-давно, в школе, на выпускном экзамене по физике, которую Аня ненавидела, у нее оказался именно этот вопрос — о проводниках электрического тока. Тогда она получила хиленькую троечку, но окажись Аня на том экзамене сейчас, она много чего могла бы порассказать о свойствах проводника. Прежде всего — что плохо ему, бедному. Очень плохо!

Какой дурак придумал, что беременная женщина теряет свою притягательность для мужчин? Может, какая-то абстрактная, гипотетическая женщина и теряет, но Ирка ее приобретала с каждым днем. Все больше и больше. Хотя вроде бы — куда уж больше-то?

Что характерно, беременела она как-то неправильно: живота практически не было видно. Тоненькая и стройная раньше, она просто равномерно полнела: наливалась великолепная грудь, роскошными стали бедра, а что талия расплылась, так у кого она нынче вообще есть, талия? К тому же Анино рукоделье помогало скрывать живот. И как же она ненавидела каждую сшитую для Ирки вещь!

* * *

— Так я не понял, деньги-то тебе в конце концов вернули или нет? — с живейшим интересом спросил Веня Белинский.

Замечательный все-таки парень этот Веня! Ни слова упрека не сказал Струмилину, когда тот появился, весь встрепанный, опоздав на дежурство чуть ли не на час. А ведь Вене в случае его неявки грозили вторые сутки на вызовах! Хлопнул приятеля по плечу, бросил с ухмылкой:

— Мамане позвони, она уже тут телефон оборвала. — И все.

Человек!

Что мобильник разрядился еще вчера и что мама ждала его еще вчера, Струмилин сообразил только сейчас и сразу позвонил домой по городскому.

— Ма, привет, я в порядке, — буркнул он. — Тебе Валерка не звонил, что ли? Не предупредил, что я утром вернусь?

— Нет.

Это слово напоминало кубик льда, которым мама ежеутренне обтирала лицо — в косметических целях.

— А Пирог? — поинтересовался на всякий случай Струмилин, хотя Пирога он вообще звонить не просил.

— Никто мне не звонил, — обиженно сказала мама и вдруг спросила громким оживленным шепотом: — Ты провел ночь у девушки?

Струмилин мученически завел глаза. Желание его матери как можно скорее сделаться чьей-нибудь свекровью порою становилось просто неприличным. Причем она отнюдь не отличалась ханжеством и вещи называла своими именами. И это немало смущало ее взрослого сына — «девственника-переростка», как она его ласково называла.

Насчет девственника — это она напрасно, конечно, а вот про переростка — святая истина.

— Да брось ты, — неуклюже сказал он. — Маньячка какая-то стала. Все б тебе девушки, их небось и нету уже на свете. Просто сломался «Рено», пришлось поставить его в «сервис», ну а сам я вернулся на поезде. Просил Валерку успокоить тебя, так он, гад…

— В «сервис»?! — взвизгнула мама, и Струмилин, поморщившись, отодвинул трубку от уха. — Да надо было на свалку ее выкинуть, эту рухлядь, еще деньги на нее тратить!

— Выкинем, выкинем, — успокоил ее сын, вспоминая вдавленный капот. — Только не сейчас, ладно? Слушай, пока, да? У меня тут вызов.

— Ом-манывать нехорошо, — пробормотал Веня, притулившийся тут же, на краешке стола, и с пристальным вниманием разглядывавший приятеля. — Вызовов пока нету. Слушай, видок же у тебя…

Сам же Веня выглядел отлично: был свеж, блестел свежевыбритыми щеками и благоухал кофеем вперемешку с туалетной водой. Похоже, нынче ему повезло: дежурство выдалось непыльное, удалось покемарить на раскладушке в одном из многочисленных закутков второго этажа, принять душ, даже кофейку глотнуть. Домой спешить смысла не было — Венина жена еще не вернулись из деревни, где отдыхала все лето с детьми, — поэтому он и сидел на краешке обшарпанного стола и поглядывал на Струмилина яркими карими глазами.

— Ты провел ночь у девушки? — вдруг вопросил он громким, страшным шепотом — и успел-таки сорваться со стола, прежде чем Струмилин достал его кулаком.

Чертов Венька! И чертов телефон, у которого так жутко резонирует трубка!

— Ничего, ты у меня еще получишь! — без особой злобы буркнул Струмилин. — А вода горячая есть?

Вода горячая, как ни странно, была, и душ оказался отлично вымыт, и шампунь чей-то забытый стоял на полочке, и полотенце струмилинское никто нечаянно не унес вместо своего, так что вскоре он снова стал похож на человека. И даже несколько поуспокоился.

Но ведь змей Веня не мог уйти, не вызнав, что произошло с лучшим другом. И поэтому, как только Струмилин выпил кофе, он тут же и подкатился с душевными расспросами, и Андрей не успел и глазом моргнуть, как уже рассказывал историю вагонного ограбления почти во всех подробностях… вот именно, почти во всех. Причем тут собрались и врачи, и фельдшерицы, и водители, и даже новый начальник станции Виктор Сергеевич спустился со второго этажа.

— Так вернули тебе деньги или нет? — настаивал заботливый Веня.

— Вернули, всем всё вернули, — кивнул Андрей.

— И «Ролекс» с «Визой»? И «Эппл»?

— Всё, я ж говорю. Ох и хитрая эта тетка Чуваева оказалась! Нас с Бо́рдо она опоила клофелинчиком, Литвинова вообще была почти без сознания, с ней никаких хлопот, ну а сама Чуваева выпила аминазинчику. Внешняя картина показательна, все в порядке, никто ничего бы не заподозрил…

— Если бы на месте преступления не оказался доблестный доктор Струмилин! — завопил Веня. — Сопоставив анамнезы и диагнозамнезы, он сделал гениальный вывод…

— Да брось, — скромно отмахнулся Андрей. — Я оказался большим тугодумом, и если бы Чуваеву не вспомнил проводник, она так бы и смылась.

— Где ж были вещи? — спросила фельдшерица Люба.

— Оказывается, она их ночью спрятала в туалете. Точно не знаю где, но у проводницы потом были очень круглые глаза, когда все это выяснилось. Утречком Чуваева туда сбегала и все перепрятала на себя, в такой как бы корсет матерчатый с карман́ами. Была уверена, что теперь-то ее обыскивать не станут, раз подозреваемая налицо. Колечко она нарочно подсунула в сумочку к Литвиновой, чтобы сразу определился козел отпущения. Все великое всегда просто!