свое первое Рождество в «Серебряных годах» он услышал от директора Федорчак предложение вырядиться на их, видите, праздничную вечеринку старым весельчаком, святым угодником Ником. Нашли ряженого.

Стоит ли говорить, что он отказался.

Итак, Уэстон Дэвис, прехорошенный как никогда за последний десяток лет, держал сейчас в руках декоративный пакет на молнии и бдительно озирался перед тем, как направиться в крыло заведения, где обитали те, кто больше не мог жить самостоятельно – кому нужны дополнительная забота и внимание при приеме лекарств, помощь в посещении туалета или душа; те, кто теперь прикован к инвалидному креслу, – словом, то старичье, что в жизни уже на финишной прямой. Делать в том крыле Дэвису было абсолютно нечего, а потому случайная встреча с кем-нибудь из персонала «Серебряных годов» была сродни попаданию в гестапо: не дай бог – сразу капут.

Дэвис постучал уже в три двери, пока услышал за одной из них ворчание, которое истолковал за приглашение войти. На дверной табличке значилось «Барри Анклан» (должно быть, тот колясочник в грязном махровом халате).

– Барри, – Дэвис засиял улыбкой, – печенье прибыло.

– Чего? – сварливо спросил колясочник.

– Наконец-то приехало печенье с благотворительной распродажи. – Дэвис вошел и протянул Анклану пакет на молнии. – Имбирное, не какая-нибудь фигня. Верно?

– Печенье? Я не заказывал никакого печенья.

Дэвис выглядел растерянным.

– А я-то вызвался помочь с доставкой… Мне сказали, для Барри дюжину.

– Имбирные? – Анклан взял протянутый пакет. – Так они ж вроде перестали принимать передачи. Это все бесплатно?

– Если бы, – вздохнул Дэвис. – Мне мои четыре дюжины обошлись в сороковку, но чего не сделаешь ради доброго дела.

– А что за дело такое?

– Что? – Дэвид сделал вид, что недослышит. Ему не хотелось углубляться в эту тему.

– При чем здесь печенюшки? – Анклан подозрительно покосился.

– Ну как… Благотворительность.

Анклан нахмурился.

– Какая благотворительность?

Мерзкий старикашка. Дэвиса этот допрос уже утомлял, но он держался:

– Тут для больницы хотят прикупить аппарат диализа…

Анклан, похоже, озадачился.

– Больница распродажей выпечки хочет купить аппарат для диализа?

Дэвис, оглядев комнату, сказал:

– Я думаю, это чтобы бедные тоже могли поучаствовать и получить лечение. Что-то вроде этого.

– Ладно, – буркнул Анклан. – Сколько с меня?

– Десять долларов.

– Ого.

Анклан развернул коляску боком, подкатился к комоду и выдвинул средний ящик, набитый бельем и носками. При этом он резанул Дэвиса взглядом.

– Ой, извини. – Тот поспешил отвернуться.

«Отличное место для нычки, старый хрен», – подумал он. Сомалийским пиратам заглядывать сюда и в голову не придет.

Подъехав к Дэвису, Анклан протянул новенькую хрусткую десятку и сказал:

– Скажи Шелли, в первый и последний раз. Пускай вычеркивает меня из списка к чертовой матери.

При упоминании директрисы Дэвис поднапрягся.

– Да ты че, бро. Я всего-то вызвался помочь, бесплатно, в свободное время… Они ж с меня тоже сбрили сорок баксов. Ты ведь понимаешь, что это за проклятое место. – Дэвис обвел руками комнату. – Черная дыра.

– Я поговорю с Шелли.

– Лучше давай я этим займусь, Барри. Зачем тебе с этим утруждаться. – Он указал на коляску старика. – Уж я до нее доведу, будь спокоен. Всю эту хрень надо прекращать.

Он уже почти выбрался из крыла «усиленной помощи», когда вдруг очутился лицом к лицу с директоршей «Серебряных годов». Федорчак, по счастью, торопилась – возможно, ночью дал дуба кто-нибудь из ее гостей. Сердце Дэвиса пугливо екнуло, но он осклабился и продолжил движение, в душе молясь, чтобы рейхсфюрерша не заметила, как он выскользнул из комнаты Барри Анклана, и, паче чаяния, не отправилась ничего вынюхивать.

У Дэвиса во фляжке оставалось еще несколько глотков – но с десяткой, которую он выудил у Барри Анклана, и еще пятеркой из заначки может хватить еще на ноль семь дешевого пойла в магазинчике Дина. Тот, пожалуй, будет еще открыт, если махнуть напрямую через парк. Хорошо, если там сегодня нет толстой кассирши. Она всегда взъедается, когда он прихватывает монетки из лотка с мелочью у кассы, как будто это ее собственный медный рудник. Корова…

С этими мыслями Уэстон Дэвис, довольный собой, направился к выходу из дома престарелых.

Глава 24

Директриса «Серебряных годов» не соврала в обоих случаях. Протяженность троп в Гомсруд-парке действительно составляла больше полутора километров. То же самое и про того седовласого джентльмена: он действительно каждое утро, в начале десятого, как заведенный разгуливал по дорожкам (Неприметный последние два дня ходил за ним тенью и мог это подтвердить). Со своего места на парковой скамейке, обращенной к дому престарелых, Неприметный наблюдал, как пожилой господин вышел из парадного входа «Серебряных годов». Он встал и направился к ближайшей из парковых дорожек, мимо абстрактной скульптуры, похожей на потомство пьяного кота, и двинулся вперед, чтобы можно было из кустов засечь, как пожилой мистер Дэвис пройдет мимо.

О своих визитах Неприметный Чампайнов никогда не предупреждал, хотя в их халупе появлялся еще четыре раза. Первый раз вскоре после своего первого визита с коробками детских витаминов, яблоками, апельсинами и бананами для двоих, пакетами замороженных овощей, а еще с полудюжиной тюбиков зубной пасты и парой зубных щеток для не знакомого с дантистом подростка (во время первого визита Неприметный вдумчиво рассмотрел его зубы). Он также привез бруски антибактериального мыла, бутылки шампуня, стиральный порошок, несколько книжек с картинками и аптечку первой помощи. Банально, но когда Неприметный вернулся на Рождество, он притащил с собой жареную индейку со всеми прибамбасами. В следующий раз появился весной – снова с припасами, книжками-раскрасками и головоломками – посмотреть, как эти двое пережили зиму.

В последний раз Неприметный был у Чампайнов в июле, снова вручив малому книжки-раскраски, цветные карандаши… и охотничий нож.

Пока мальчик орудовал карандашами, они с Ники Чампайном судачили о жизни. Неприметный спрашивал, как дела у мальчика, постигает ли он что-то новое, соблюдает ли гигиену. При этом он никогда не заговаривал с Чампайном о гостях, которых они вдвоем могли прятать у себя в подвальной комнате.

Хотя он в новостях и послеживал за похождениями Бархатного Чокера, это было не его дело.

Мальчик мог говорить, но в основном отвечал лишь «да» или «нет» насчет еды или в ответ на прямой вопрос. Свои слова он сопровождал кивками или качанием головой, а на что-нибудь для него интересное указывал пальцем. Парнишка не собирался в ближайшее время декламировать Геттисбергскую речь[28], но было видно, что свет у него на чердаке горит.

Когда Неприметный в конце своего последнего визита встал, чтобы ехать домой, мальчик подбежал и крепко его обнял – вероятно, за подаренный нож.

От такого