— Высшая безнравственность — это браться за дело, которое не умеешь делать, — любил повторять Наполеон.

А вот чего Наполеон терпеть не мог в людях и никогда не прощал, так это глупости. Так, когда в 1805 году министр казначейства (финансов) Бербе-Мобруа по глупости и бездарности наломал дров.

Наполеон вызвал его для «разбора полетов».

— Государь, вы не считаете меня, по крайней мере, вором? — спросил горе-министр.

— Я предпочел бы это сто раз. Жульничество имеет какие-то границы. Глупость — беспредельна.

Впрочем, Бербе-Мобруа дешево отделался. Он лишь со свистом вылетел со службы.

И вот что еще интересно. В наполеоновской империи бюрократический аппарат так и остался чисто рабочим инструментом. Уникальный случай, когда закон Паркинсона не сработал.

Круто разобрался Наполеон с прессой. Из 60 французских газет он оставил лишь 12. А потом и вовсе — 4. Эка он свободу слова-то. Кошмар? Но с другой стороны…

Как говорил булгаковский профессор Преображенский, «разруха не на улицах, она в головах». Автор, как журналист, отлично представляет себе степень ответственности своих коллег за то, что они пишут. Вернее — их полную безответственность. Тогдашние газеты были ничуть не лучше. За двенадцать лет (!) революции «разрухи в головах» у французов произошло предостаточно. А уж у журналистов — тем более. А тогда газетам еще верили. Существовало значительное число людей, которым так понравилось заниматься борьбой, что больше они ничего делать и не желали. Они не то, чтобы Наполеону особо мешали, но… путались под ногами. Потому-то он и заткнул им глотки. Может, Наполеон в этом и погорячился, но никто по поводу закрытия газет особо не плакал. Кроме, конечно, самих журналистов, которые потеряли работу. Большевики тоже в свое время прикрыли «чужие» газеты. И правильно сделали. Они, правда, создали свои. Но Наполеон жил в другую эпоху, до глобальных идеологий. Силу пропаганды он так и не понял. Наполеон полагал: его действия говорят сами за себя.

Но все-таки самым знаменитым «мирным» достижением Бонапарта стал так называемый «Кодекс Наполеона». Это свод законов, который по сию пору изучают будущие юристы. За этот документ современники простили Наполеону не только закрытие газет. А именно — за провозглашенный в нем принцип: «частная собственность священна». Именно это оказалось жирной точкой в длинной драме революции. Черным по белому было сказано: кто чем владеет, тем и будет владеть. Кончено. Никаких переделов больше не будет. А это, собственно, и все, что было нужно крестьянам от новой власти. Именно поэтому следующие пятнадцать лет солдаты, выходцы именно из этой среды, безропотно сражались и умирали.

Характерно, что когда после падения Наполеона к власти снова пришли Бурбоны, они — при всей их ненависти к наполеоновским порядкам — не посмели изменить ничего ни в созданной Наполеоном государственной системе, ни в его законодательстве.

Какая же диктатура, да без репрессий! Были они и при Наполеоне. Другое дело, что репрессии эти не идут ни в какое сравнение с тем, что происходило на «ниве имперского строительства» при последователях Наполеона.

Быть диктатором — занятие не только трудное, но и опасное. Речь не идет о боях и прочих сражениях. Человека, обладающего такой властью и отравляющего жизнь стольким политикам, обязательно кто-нибудь попытается убить. И Наполеон не был исключением. Пожалуй, Бонапарт — первый в новой истории государственный деятель, за которым террористы повели планомерную охоту.

Первыми за дело взялись недобитые якобинцы. Они мыслили как истинные революционеры. Диалектически. Когда сами пришли к власти, — тут же установили диктатуру. Да такую, что Наполеону и не снилась. Когда это сделал другой, — тут же завопили о «гибели республики». Так вот, «тирана» решено было убить.

9 октября 1800 года в театре Оперы четверо отморозков с кинжалами в руках пытались прорваться в ложу первого консула. Когда их повязали, они не скрывали своей цели — «убить тирана». Через месяц после того, как их взяли, полиция накрыла еще одного якобинца. Тот изготавливал взрывное устройство. Тоже не с целью рыбу глушить.

Но это была лишь разминка. 24 декабря Наполеон снова направлялся в театр. На одной из улиц под каретой грохнул взрыв. Было убито 22 человека и ранено более 60-ти. Бонапарта опять спасла его «звезда». Снова! Кучер гнал карету быстро — и взрыв произошел с секундным опозданием. Двигайся экипаж помедленнее — и Наполеон предвосхитил бы судьбу Александра II.

Бонапарт и тут проявил изрядное самообладание. Он счел нужным все же приехать в театр. Появившись в ложе, он ничем не выдал своих чувств. С точки зрения пиара, это было великолепно. Слух о происшествии долетел быстрее кареты. Так что при появлении Наполеона зал устроил ему овацию.

Бонапарт, конечно, сильно обиделся на такое отношение к себе бывших партайгеноссе, (то есть якобинцев, в клубе который он когда-то состоял). И приказал министру полиции Фуше составить списки леваков, подозреваемых в том, что они продолжают свою деятельность. А потом, согласно спискам, выслать их подальше да поюжнее. Понятно, не в Ниццу. Фуше подсуетился. Он ведь тоже в свое время был якобинцем. Так что постарался теперь законопатить всех, кого только можно. Для того, чтобы и на него вдруг чего не подумали.

Прокатилась волна репрессий. Подозреваемых в революционной деятельности отправляли в Гвиану — африканскую колонию, где белые долго не заживались. Впрочем, якобинцам обижаться не приходилось. Это все равно было куда мягче их собственного «декрета о подозрительных». Каждому — по делам его. Выслали примерно сто двадцать человек. Не так уж и много, если по меркам XX века…

Впрочем, как выяснилось, здесь Наполеон погорячился. Начальник полиции продолжал копать. Он-то как раз догадывался, что к последнему взрыву его «бывшие товарищи» отношения не имеют. А доводить дело до второй попытки он уж никак не хотел. И Фуше оказался прав. Последний теракт организовали люди совсем с другой стороны.

С момента захвата власти Наполеоном роялисты тешились некоторое время иллюзией, что Бонапарт сделал это лишь для того, чтобы вернуть престол «законному королю». Вскоре после того, как Наполеон стал первым консулом, брат казненного короля, граф Прованский, тоскливо околачивавшийся на территории Российской империи под громким именем Людовика XVIII, даже прислал письмо с таким предложением. Ага, делать было Наполеону больше нечего! Он тогда уже сам метил в императоры. На первое послание Бонапарт просто не ответил. Луи не унимался и написал вторую цыдулю. «Вы не должны желать возвращения во Францию; вам пришлось бы пройти через сто тысяч трупов», — ответил на это Наполеон. В общем, все стало яснее ясного. До Наполеона роялисты верили, что когда Республика окончательно прогниет, дорога им будет открыта. А теперь, когда во главе страны стоял сильный человек, перспектива вернуть трон предков отодвигалась в туманную даль.