— Я слыхал, что ты собираешься жениться, Борух-Лейб. Тебя, браток, здорово надули. Эта папиросница подсунула тебе дочку, чтоб ты ее обрюхатил и тебя, как быка, можно было схватить за рог и тащить под свадебный балдахин. Не будь придурком, оттяни это дело на пару месяцев. Этой девице придется придумать что-нибудь другое. А ты останешься вольной птицей.

— Я никого не обрюхатил. Что это вы мне говорите такие гнусности? — дрожит от страха Борух-Лейб, и его водянистые глаза становятся еще мутнее. — На меня возвели напраслину.

— Никто ничего не возводил, я дошел до этого собственным умом. А чем же она тебя держит? Ты мне зубы не заговаривай!

— Клянусь вам на этой святой книге «Зогар», что я к Нисл ни разу не прикоснулся. — Борух-Лейб хватает со стола святую книгу и прижимает ее к сердцу.

Ойзерл Бас заполняет квартиру своим гулким смехом и хлопает себя жесткой ладонью по лбу. Чтоб ему плохо было, если он понимает, что здесь происходит. Если Борух-Лейб не обрюхатил Нисл, то чем же его может запугивать ее семья? И почему это он не прикоснулся к такой-то скромнице? Ведь эта Нисл имела обыкновение простаивать с парнями в воротах до полуночи и только и ждала, чтобы ее обняли. Это все мать-ведьма ее толкала: пойди и найди себе кого-нибудь! А раз другого не отыскалось, подойдет и синагогальный молельщик. Ойзерл Бас не перестал смеяться и после того, как вышел из квартиры предсказателя во двор. Он увидел на крылечке одного из соседей и пустился к нему с веселой историей: «Послушай, какая комедия!..» Но Борух-Лейб остался сидеть, окаменев на своем месте. Ему было тоскливо оттого, что Нисл приходилось стоять с парнями в воротах, чтобы найти себе жениха. Как повелось этим летом, вержбеловский аскет снова заглянул к предсказателю около двенадцати часов ночи, но на сей раз реб Довид-Арон Гохгешталт оставил свои крадущиеся шажки и постоянные извинения и не ждал, чтобы Борух-Лейб погадал ему по руке. Аскет вошел, постанывая, как от зубной боли, держась за голову и чуть не плача. Куда ему бежать от этого сброда, который захватил Немой миньян? Мало того, что этот столяришка Эльокум Пап взялся перестраивать бейт-мидраш и целый день забивает гвозди в голову, он еще повесил на Синагогальном дворе объявление, что в Немом миньяне продаются места на Грозные Дни. В объявлении сказано, что в молельне Песелеса в Грозные Дни будут молиться все стремящиеся к пылкой молитве. Раньше всякий знал, что Немой миньян только для избранных, мыслителей, которым надо добраться до сути. И вот пришел этот столяр-неуч и придумал, что здесь каждый день надо проводить общественную молитву. А теперь в Немом миньяне к тому же трубят в шофар, так что голова лопается. И готовятся принять огромную толпу на Грозные Дни.

Хотя Борух-Лейб погружен в собственные беды, он не может смолчать, слыша такие вещи, и сердито отвечает: а почему это в Немом миньяне не надо вести общественную молитву? На то и святое место! Намедни реб Довид-Арон не одобрял храмовых жертвоприношений, потому что он против кровопролития. Но ведь он не может быть против того, чтобы евреи просили Творца о здоровье и заработке, чтобы евреи благодарили Владыку мира, вложившего в них души, сотворившего солнце и звезды. «Я против!» — подскакивает аскет от злости и одновременно от радости. Его радует, что набожный предсказатель буквально дрожит, слыша подобные еретические речи. Борух-Лейб действительно смотрит со страхом в наивных глазах на аскета, который дико крутит головой и кривит лицо. Его борода похожа на крюк с острым концом, а на его губах пенятся нечистые речи. Разве евреи слышат, что они болтают? Именно поэтому он всегда был противником общественной молитвы, и вообще молитвы, произносимой нехотя или в спешке. Молящиеся раскачиваются-раскачиваются, бормочут-бормочут, а мысли их витают где-то в другом месте. Они кричат: «Услышь глас наш!», а сами при этом ничего не слышат из того, что говорят их уста. И вержбеловский аскет принимается играть сценку, показывая, как евреи молятся без истинного намерения. Он засовывает руки в рукава, задирает голову и быстро-быстро шлепает губами, ища глазами на всех стенах часы, словно лавочник, который бормочет молитвы и трясется при этом, что он может опоздать в свою лавку.

— Это только в будние дни. На Рош а-Шана, не говоря уже про Судный День, молятся по-другому, совсем по-другому, — говорит Борух-Лейб слабым голосом. — В Судный День молятся медленно и поют молитвы, поют и плачут.

— Ложь! В Судный День тоже смотрят на часы, чтобы узнать, скоро ли закончится пост и можно будет идти жрать. — Вержбеловский аскет неожиданно перестает носиться как вихрь по комнате и мягкими шажками, с согбенной спиной и паскудной хитрой ухмылкой приближается к хироманту. — Вы знаете, кто я? Вы же предсказатель, так отгадайте, кто я?

— Кто вы? — вылупляет на него свои желтоватые белки Борух-Лейб.

— Я анархист! — выпрямляет спину реб Довид-Арон Гохгешталт. — О князе Кропоткине вы слыхали? Я из его людей, анархист!

— Рассказывали ведь, что эти анархисты бросали бомбы в императора. Как же вы можете быть одним из них? — Борух-Лейб с любопытством смотрит на руки вержбеловского аскета, которые тот засунул в рукава, словно пряча там анархистский кинжал. — Жертвоприношения вы не уважаете, как вы говорите, потому что вы против кровопролития. Общественной молитвы вы тоже не уважаете, а бросание бомб уважаете?

Вержбеловский аскет нетерпеливо топает ногой: Борух-Лейб говорит как полный невежа. Реб Довид-Арон Гохгешталт свидетельствует о себе, что он из школы князя Кропоткина, а князь Кропоткин собственноручно бомб не бросал. Он ведь был князем и, захоти он только, мог бы сам стать императором. Реб Довид-Арон рассказывает дальше, что, приходя в библиотеку Страшуна[69], он читает только князя Кропоткина. Еврей, выдающий там книги, смотрит на него как петух на людей; этот еврей-библиотекарь понять не может, как это аскет, вместо того чтобы просматривать раввинские респонсы, каббалистические сочинения и тому подобное, читает такие вот опасные книги. А анархистом он стал с тех пор, как отец дал ему затрещину и заставил жениться на этой проклятущей. Она ведь уже под свадебным балдахином была старше его на целых двадцать лет! Анархист против принуждения, анархист вообще не делает то, что не хочется. И поскольку он, реб Довид-Арон, сам по себе, поскольку он анархист, он всегда любил уединенно сидеть в Немом миньяне, где никто не молился, никто не проводил публичных уроков Торы, где каждый сидел в своем углу и вел себя так, как ему нравилось. Но с тех пор как появился этот столяр Эльокум Пап и принялся что-то мастерить, в Немом миньяне стало как в аду.

— Вы тоже, Борух-Лейб, не слишком большой праведник. — Аскет вытаскивает руки из рукавов. — Мне вы всегда говорили, что по линиям на моей ладони не видно, чтобы я развелся с одной и женился на другой. Вам якобы было жалко мою проклятую жену, но на самом деле вас огорчало то, что я могу жениться на домовладелице Хане-Этл Песелес. Но вы сами, жалостливый вы мой, ведь не женитесь на дочери папиросницы.

— Откуда вы знаете, что не женюсь? — бормочет Борух-Лейб.