— Вы имеете в виду: оторваться от работы?

— Да. Большинство из нас… собственно говоря, все мы забываем о работе, когда отдаем машину наземному персоналу. И мы не вспоминаем о ней, пока не скажем «привет» дежурному механику на утро следующего дня. Но с Биллом случилось что-то такое, что он стал подолгу просиживать над картами трассы, как будто никогда там не летал.

— Как по-вашему, откуда этот интерес к трассе?

— Я думал, что он ищет способ обойти районы плохой погоды. Этот интерес к картам начался внезапно… Он тогда вернулся очень поздно, потому что его снесло с трассы одним из тех ужасных ураганов, что в той стране приходят неизвестно откуда. Тогда мы почти что уже поставили на нем крест.

— Разве нельзя летать над бурями?

— На длинной трассе, конечно, да. Но когда ты летишь по фрахту, то приходится спускаться вниз в самых неожиданных местах. Так что всегда, в большей или меньшей степени, ты отдаешься на волю погоды.

— Понимаю. И вы думаете, что Билл изменился после того случая?

— Ну, я думаю, что это оставило в нем какой-то след. Я был там, когда он прибыл. То есть приземлился. Я ждал его на поле. Он мне показался чем-то потрясенным.

— Он пережил потрясение?

— Да. Он все еще был там, если вы понимаете, что я имею в виду. Он не слушал, что ему говорили.

— И это именно тогда он начал изучать карты. Чтобы планировать трассу…

— Да. Начиная с того момента, он носил это в себе, вместо того чтобы забыть об этом сразу же, как только сбросил комбинезон. Он даже приобрел привычку опаздывать. Так, будто он отклонялся от курса, чтобы поискать более легкую трассу, — Каллен сделал паузу и после торопливо добавил обеспокоенным голосом: — Я прошу вас понять, господин Грант, я не говорю, что Билл перестал владеть собой.

— Нет, разумеется, нет.

— Когда человек перестает владеть собой, то это не выглядит подобным образом, прошу мне поверить. Тогда человек вообще не хочет и думать о полетах. Он становится нетерпелив, пьет слишком много и в слишком раннее время. Он пытается выклянчить себе короткие рейсы. Он чувствует себя больным, хотя с ним все в порядке. Мы знаем, как это выглядит, когда человек теряет контроль над собой, господин Грант. Такой случай узнаешь сразу, как название фирмы на шторах магазина. Ничего подобного с Биллом не происходило… и мне не кажется, чтобы когда-нибудь могло произойти. Он всего лишь не мог от этого оторваться.

— Это сделалось его манией?

— Что-то в этом роде, как я полагаю.

— У него были какие-нибудь другие интересы?

— Он читал книги, — сказал Каллен огорченно, как бы извиняясь за чудачества друга. — Даже здесь это проявлялось.

— Как это проявлялось?

— Вместо обычных книжек с рассказами у него были, должно быть, только книги об Аравии.

— Да, — сказал задумчиво Грант. С той минуты, когда незнакомец впервые упомянул Аравию, Грант со всем вниманием все «усекал». Аравия для всего мира означала одно: песок. И более того, он осознал, что, когда в то утро в отеле в Скооне у него появилось чувство, будто поющие пески на самом деле где-то существуют, он должен был ассоциировать их именно с Аравией. Где-то в Аравии были пески, которые, может быть, пели.

— А потому я был доволен, когда Билл взял отпуск раньше, чем намеревался, — говорил Тэд Каллен. — Мы планировали в отпуск поехать вместе в Париж, Но он раздумал и сказал, что сперва хотел бы на неделю или, две заскочить в Лондон. Потому что он, знаете ли, англичанин. Так что мы договорилась о встрече в отеле «Сен-Жак» в Париже. Он должен был встретиться там со мной четвертого марта.

— Когда? — спросил Грант и тут же замолчал. Он застыл, как охотник, в поле зрения у которого появилась птица.

— Четвертого марта. А в чем дело?

Поющими песками мог интересоваться любой. Таких, что летают в ОКЭЛ, полным-полно. Но растянутая, туманная история Билла Кенрика, который маниакально интересовался Южной Аравией и не явился на встречу в Париже, внезапно свелась к одной точке, к дате!

Именно 4 марта, когда Билл Кенрик должен был появиться в Париже, лондонский экспресс прибыл в Скоон с мертвым телом молодого мужчины, который интересовался поющими песками. Молодого мужчины с дерзкими бровями. Молодого мужчины, который, судя по внешности, мог быть летчиком. Грант помнил, что он пытался представить его на мостике корабля где-нибудь в бескрайнем море. Он идеально подходил к этому. Но столь же хорошо он выглядел бы и за штурвалом самолета.

— Почему Билл выбрал Париж?

— А почему выбирают Париж?

— Не потому, что Билл француз?

— Билл? Нет, Билл англичанин. Стопроцентный англичанин.

— Вы когда-нибудь видели его паспорт?

— Может быть, но не припоминаю. А в чем дело?

— Вы не думали, что он мог быть французом по происхождению?

Это бы все равно не подходило. Того француза звали Мартэн. Разве что он так поддался влиянию английского воспитания, что пожелал принять также и английскую фамилию?

— У вас случайно нет фотографии друга?

Но внимание Каллена было отвлечено чем-то другим. Грант оглянулся и увидел, что берегом реки к ним идет Зоя. Он посмотрел на часы.

— Черт возьми, — сказал он, — а я обещал, что разожгу плитку.

Он открыл сумку и выхватил из нее примус.

— Это ваша жена? — спросил Каллен с обескураживающей прямотой. На Островах эту информацию извлекли бы из него только через пять минут разговора.

— Нет. Это леди Кенталлен.

— Леди? Это титул?

— Да, — ответил Грант, занятый плиткой. — Это виконтесса Кенталлен.

Некоторое время Каллен молчал, размышляя о чем-то.

— Я так понял, что это какая-то разорившаяся графиня.

— Нет, совсем наоборот. Собственно говоря, это маркиза. Послушайте, господин Каллен, давайте на минуту отложим дело вашего друга. Это тема, которая интересует меня больше, чем я могу это выразить, но…

— Да, разумеется, я уже иду. Когда у меня будет возможность опять с вами об этом поговорить?

— Разумеется, вы никуда не пойдете. Вы останетесь и откушаете вместе с нами.

— Я должен познакомиться с этой маркизой, этой, как бишь ее, виконтессой?

— Почему бы и нет? Это очень симпатичная особа. Одна из самых симпатичных из всех, кого я знаю.

— Да? — Каллен с интересом посмотрел на приближающуюся Зою. — Во всяком случае, на нее приятно посмотреть. Я не знал, что они такие. Я воображал, что у всех аристократов крючковатые носы.

— Приспособленные специально для того, чтобы надменно смотреть сверху вниз, так вам кажется?

— Что-то в этом роде.