- Как тихо, - бормотала Мари. – Как хорошо, когда тихо… Правда же хорошо?

- Хорошо, - соглашался Мишель. Рядом с ней было хорошо. Хотелось большего, и в то же время нравилось, что большего не будет. Жар обладания становился теплом нежности. Сидеть обнявшись, касаться губами ее волос, чувствовать ее запах, ее руки, ее тепло – об этом он мечтал, глядя на витраж в восточной башне своего замка.

И чувствуя, как кровь все сильнее пульсирует в венах, Мишель тяжело выдохнул и сказал слишком громко в тишине машины:

- Очень хорошо!

За окном снова шел снег, заметный в свете фонаря во дворе кинотеатра. Мари долго смотрела на кружащиеся снежинки и тихо говорила:

- Я придумала, что теперь буду делать. Попробую заняться реставрациями… Мне еще только двадцать, могу научиться, время есть… Это… как если бы я расписала стены в твоем замке точно так, как они были расписаны когда-то задолго до тебя…

- Некоторые стены в моем замке уже расписаны, - Мишель улыбнулся. – Но, если бы ты захотела, могла бы расписать заново.

Он наблюдал за Мари в отражении стекла. Она была печальна, глядела куда-то, куда ему не хотелось бы, чтобы она глядела. На снег. Зима. Зимой не может быть плохо. Не должно.

- А еще у меня есть множество шпалер, - продолжил он весело. – Некоторые отец привез из походов. Некоторые… не имею ни малейшего понятия, откуда они взялись. Было бы чудесно, если бы ты нашла им применение. Мари, - позвал он тихонько, - не грусти.

- Что на этих шпалерах? – спросила она, повернув голову к нему и попытавшись улыбнуться. – Сюжеты о рыцарях и прекрасных дамах?

- Рыцари, прекрасные дамы, турниры. Отцу всегда нравилось что-нибудь героическое или религиозное. Он построил часовню, пригласил монаха, но почти никогда там не бывал, - Мишель задумался, отчетливо понимая, что принадлежит другому миру. Миру, где находится его дом, где у него есть обязанности.

Безошибочно чувствуя настроение и мысли короля, Мари коснулась его волос. И ему стало бесконечно тепло от ее руки. И по-домашнему уютно. А она снова спрашивала себя, почему так чувствует его. Проще было принять как данность. Как и то, что он явился к ней из двенадцатого века.

- А тебе? Тебе понравилось что-нибудь в моей жизни? Должно быть, мы разучились воспринимать красоту за эти восемь веков.

- В твоей жизни мне понравилась ты, - он улыбнулся. – Мари…

Он был влюблен. Он терял голову. Он желал только одного: быть вместе с ней всегда. Именно это он попросил бы у ожерелья.

Ожерелье! Быть может, сказать ей правду? Просить отправиться с ним? В чужой мир, который совсем не похож на тот, в котором она живет. Даже если она согласится, не станет ли это жертвой с ее стороны. Решением, принятым в спешке.

- Кажется, я проголодался, - медленно произнес он, взял ее руку в свою и прикоснулся к ее ладони губами.

- Мужчины в веках не меняются! – хмыкнула Мари. – Как ты относишься к итальянской кухне?

Мишель громко рассмеялся.

- Наша кухарка, старая Барбара, не позволила бы ни одному итальянцу приблизиться к кухне и нашему столу.

- Я так и думала, - закусив губу, ответила она, - но пицца тебе, вроде, понравилась. Это внушает надежду.

1185 год, Фенелла

Брат Паулюс в приподнятом настроении возвращался от Скриба обратно к себе, напевая веселую песенку, которую недавно слышал в харчевне, когда ходил в город. Вдруг он резко остановился и хлопнул себя по лбу:

- Праздничная сутана!

Лиз необходимо во что-то переодеть. Опять. Паулюс, недолго думая, развернулся на сто восемьдесят градусов и отправился на женскую половину. Старая Барбара в этот час должна быть на кухне. Он незамеченным пробрался в комнату кухарки и плотно прикрыл за собой дверь. Открыв сундук, начал перебирать одежду. Выбрав ярко-синий котт, который никогда до этого не видел у старухи, и бледно-голубое покрывало, схватил первый попавшийся обруч, завязал все добытые пожитки в платок и выглянул в коридор. Ему снова повезло, он никого не встретил и благополучно добрался до своих покоев.

Решительным шагом Паулюс зашел в комнату и с порога заявил:

- Раздевайся, сестра моя!

Лиз, завершившая, в конце концов, без приключений свою трапезу, уставилась на монаха и подумала, что все же приключения, похоже, снова нашли ее задницу.

- Ты что, сдурел? – спросила она. – Я тебя второй день знаю!

- А сколько ты должна меня знать, чтобы переодеться? – спросил Паулюс и бросил к ногам Лиз сверток с одеждой. – Мне нужна моя праздничная сутана, чтобы совершить обряд венчания.

Лиз покраснела до самых корней светлых волос. И знала, что выглядит примерно, как вареный рак с пергидрольной шевелюрой. О том, есть ли шевелюра у рака, задумываться не стала.

- Ок, - буркнула она, потянувшись к узлу на поясе, - но, во-первых, отвернись, а во-вторых, прекрати называть меня сестрой. Бесит.

- Бесов изгоним! – уверенно проговорил брат Паулюс, сел к столу, доел хлеб, налил себе кружку молока и, задумчиво почесывая затылок, забормотал: – Наших двух… полудурков я, конечно, обвенчаю. Но это может не понравиться королю Мишелю. А если он объявит войну, а сестр… Лиз? – поднял он глаза на девушку.

Лиз безуспешно боролась с узлом на поясе. Какого черта она так туго его завязала? Но при последних словах монаха была вынуждена отвлечься и посмотреть на него.

- Я полагаю, что при всей сложившейся на данный момент ситуации, твой долг обвенчать их, а остальное – не нашего ума дело. И потом… я не помню из истории ничего о войне Трезмона и… чего там еще?

О том, что про Трезмон она впервые услышала только накануне, Лиз упоминать не стала.

- И Конфьяна, - Паулюс подошел к Лиз, дернул узел на поясе. Тот совсем не поддавался. Тогда он наклонился и вцепился в него зубами.

Сперва Лиз совершенно невменяемым взглядом уставилась на святого брата. Потом подпрыгнула от грохота двери – кто-то снова вламывался. Уныло посмотрела на сундук и скорее утвердительно, чем вопрошающе, произнесла:

- А больше спрятаться у тебя и некуда. Скудно живешь!

- Так предписывает устав ордена, - назидательно сказал святой брат и помог ей забраться в сундук.

- А целоваться с первой попавшейся девушкой тебе тоже устав ордена велит? – хихикнув, спросила Лиз, устраиваясь поудобнее. Монах открыл рот, чтобы что-то ответить, но дверь снова загрохотала, едва не слетев с петель. Паулюс от неожиданности выронил крышку, и та громко ухнула следом.

На пороге возник маркиз де Конфьян, не желавший более ждать, что кто-то ему откроет.

- Да какого ж дьявола! – в сердцах выкрикнул Паулюс. – Что ты здесь забыл, Скриб? Тебе, вроде бы, положено находиться сейчас совсем в другом месте.