Теперь, наверное, важнее всего оказалось умение состава амортизировать удар и не отхлынуть из кабины быстрым потоком, а убывать мало-помалу, как бухта вытягиваемого потихоньку каната. Двух канатов, каждый толщиной с диаметр почти круглых отверстий.

Пара пылинок из комы все-таки пробила тройное бронестекло насквозь.

Глубоко вдохнув, я открыл глаза – первым делом засек этих жирных змей, ползущих за пределы стеклянной панели, – и задергался, хватая ртом еще воздуха напоследок. Я был готов к тому, что ни фига не получится и что сейчас сосуды и легкие лопнут от кислородно-азотного закипания. Космос плюс дыра равно смерть, всегда быстрая, иногда мерзкая, – это Главный вдолбил в нас на первом же занятии.

Мгновенная боль в груди послушно вышибла из меня дух. На его месте раздулись обида, гордость и немножечко страха. Обидно было помирать победителем, правильно было гордиться тем, что победитель, пусть и всего секунду, – ну и жутко было помирать.

А ребята-то, сообразил я, дернулся так, что стало больнее, и совсем пришел в себя. Какое-то время пытался, как дурак, проморгаться и стереть с глаз муть, не позволявшую различить ничего, кроме медленно выдавливаемых наружу колбас. Наконец догадался оторвать от лица мембрану и тут же принялся, с шипением и бормотанием перехватывая ремень и фиксаторы, освобождаться от них.

Я висел на ремне – он-то и давил так больно на грудь. «Пионер» в самом деле терял состав сквозь пробоины в двух панелях. Но в этом не было ничего страшного, потому что находился «Пионер» не в коме кометы Галлея, не в так и не увиденной мною толще космической струны, не в открытом космосе, не в атмосфере Земли или любой другой планеты и даже не на держателе ракетоплана.

«Пионер» находился в темном и плохо различимом, но явно огромном и еще более явно рукотворном помещении. Земном, судя по вполне обыкновенному воздуху, которым дышалось легко и естественно. Табло корабля были темны и покойны, а сам «Пионер» лежал, упершись в ровную скучную стену, в которую, похоже, врубился со всей дури. И застрял так, что не мог встать прямо, хотя и устроен по принципу неваляшки.

От страшного удара я, наверное, и очнулся, сам того не осознав и оставшись невредимым, спасибо составу. И «Пионер», похоже, остался невредимым. Во всяком случае, никаких увечий, кроме двух отверстий от галлеевых пылинок, я не видел. И не слышал. Только корпус слегка потрескивал да странно шуршал изливающийся состав.

Это мы вернулись из струны в открытый космос, в автоматическом режиме достигли Земли, вошли в атмосферу и упали сквозь нее, напоследок, возможно, пробив несколько бетонных перекрытий и затормозив в стенку – и не получили никаких новых повреждений? И все это за несколько секунд, максимум за минуту, судя по тому, что я не успел задохнуться? Бред.

А экипаж-то тоже не успел?

Блин.

Я наконец отцепился и плюхнулся в не убежавшую еще толщу состава – куда менее ловко и бесшумно, чем на тренировках и тем более перед стартом. Но чего уж теперь.

Ребят сквозь переборки почти не было видно.

– Народ, вы живы? – спросил я.

Голос был сиплым и писклявым. И единственным. Никто не отвечал.

Я прислушался, присел и нырнул в состав, чтобы перелезть в соседний отсек через шлюз-тамбур под входным люком.

Они были живы, хоть и без сознания. Олег, как и я, висел на ремнях, но сперва я бросился не к нему, а к Инне. Состав закрывал ее целиком, только колено торчало из жирной колеблющейся черноты. Я плюхнулся рядом, с трудом нашарил и расстегнул пряжку, поднял над поверхностью плечи и голову, которая все запрокидывалась, будто для того, чтобы хотя бы концами черных прядей не расставаться с составом.

Пару бесконечных секунд я тащил Инну под мышки, боясь ненароком схватить за что-нибудь, за что хватать не полагалось, и дергано вспоминая, с чего там надо начинать искусственное дыхание. Положить на ровную сухую поверхность, где ж ее взять-то, и дышать рот в рот. Инна была страшно тяжелой даже погруженная большей своей частью в состав. Ладно, выволоку, подумал я, и подышу рот в рот, пусть запечатанный. И только тут до меня дошло, что лицо Инны до сих пор перекрыто мембраной.

Я сорвал ее, и Инна громко сипло вдохнула, будто только этого и ждала бесконечные часы. При этом она дернулась так, что я еле удержал, – и все равно макнулась подбородком в состав и задергалась уже вся.

– Инн, это я, Линар, все нормально, – бормотал я, а она не унималась и притапливала меня, спиной, неприятно, поэтому я рявкнул: – Бортинженер, доложить обстановку!

Это сработало. Инна замерла, медленно огляделась и сказала:

– А, полный останов всех систем. Сейчас разберусь.

И погребла к сухому – ну как, относительно, покрытому слоем состава – месту, которого становилось все больше.

Вот и ладушки. Но вообще обидно было бы утонуть в космосе. Или только вернувшись из космоса. А побывать в космосе и даже не ощутить невесомость не обидно?

Еще как.

Я пополз стаскивать Олега.

Он очнулся, едва я тронул мембрану, и принялся освобождаться сам, так что моя помощь почти не понадобилась.

Звуки были гулкими и неприятными, как в бочке.

Инна тем временем уже сориентировалась окончательно, открыла люк, из которого состав как будто медленно закувыркался, посверкивая, и сказала:

– Вперед.

Сама она выходить точно не собиралась, а присела в самом темном закутке, сгорбившись и обхватив колени, будто мерзнет. Хотя воздух был скорее теплым. Лично мне вообще было жарко. Еще и состав пах каким-то жарким делом, то ли баней, то ли паяльником, заставляя подсознание накидывать ощущениям фантомную пару градусов сверху.

Женщин положено первыми пропускать, чуть не брякнул я, но тут сообразил, что Инка стесняется – на нас же ничего, кроме мембранных костюмов, нет. А они хоть и непрозрачные, но очень облегающие.

Олег понять этого не успел, поэтому я его подтолкнул и поспешно выбрался наружу.

Это точно был огромный зал. Очень похожий на подземный ангар, в котором «Пионер» принял нас перед стартом и был поднят к ракетоплану: стены синие, потолок темный, пол прохладный и в пупырышках, кажется, стальной. Только теперь корабль валялся у стенки, а не стоял на держателях, окруженных техническими шлангами и кабелями. Держателей, шлангов и кабелей не было – хотя, может, они как раз и превратились в едва различимые, но крупные – это чувствовалось – груды лома и мусора. С нашей, видимо, помощью.

Я задрал голову, пытаясь высмотреть дыру, которую мы должны были проделать при падении. Ничего не высмотрел, но эхо от моих шарканий по нечистому полу загуляло не только между кучами лома и мусора, а также от стены к стене, но и под потолком, дававшим цельный отзвук. Не было там дыры, и проем над столом погрузки был штатно спрятан накатным перекрытием.

Это точно был ангар, в котором мы взошли на борт, но с поправкой на то ли землетрясение, то ли погром, который, судя по пыльной залежалости, случился здесь задолго до нашего появления и был почему-то не замечен нами вчера.