Она, разумеется, не могла спать в гардеробной, поэтому придется позволить Мег делать выводы. Даже если Джуд уже уснул, в чем она сомневалась, он услышит ее и проснется, как бы осторожно она ни кралась через спальню. Но где-то спать все-таки надо, а раз ложиться к Джуду в постель она не собиралась, придется идти в комнату для гостей. Она была слишком горда, чтобы допустить до себя мужчину, который презирал и ненавидел ее, даже если он ее собственный муж.

Кровать в комнате для гостей всегда была застлана, сама же комната была почти такой же роскошной, как и та, что она до сих пор делила с Джудом. Но сейчас обстановка заботила ее меньше всего, и Клео принялась расстегивать платье, сдерживая душившие ее рыдания: больно было сознавать, что ее многообещающее замужество рухнуло, не успев полностью состояться.

Оставшись в темно-синих атласных трусиках и таком же лифчике, Клео откинула покрывало и уныло посмотрела на холодные льняные простыни.

— Я предпочитаю спать в нашей постели, — раздался голос Джуда прямо над ее ухом, и не успела она опомниться, как он схватил ее на руки. Ее глаза широко распахнулись от ужаса, но, осознав, что происходит, она принялась колотить его в обнаженную грудь.

— Пусти, пусти, черт тебя побери, что ты делаешь? — злобно шипела она, сгорая от стыда и от охватившего ее волнения при соприкосновении своего тела с его открытым торсом. На нем были только шелковые пижамные штаны, и ее полуобнаженная грудь оказалась прижатой к его теплой и гладкой коже. Жаркое, постыдное пламя охватило ее, и она оцепенела — застывшее тело не слушалось, когда она попыталась от него отстраниться.

У нее перехватило дыхание, рыдания вот-вот готовы были вырваться из груди. Джуд нес ее к дверям; она возмутилась и возобновила сопротивление, но оно ни к чему не привело, и он продолжал нести ее по тускло освещенному коридору в их комнату.

— Я несу тебя в свою постель, потому что твое место — там, — коротко бросил он в ответ. — Кричи сколько хочешь, Торнвуды сейчас преспокойно спят в своих комнатах в задней части дома. Можешь хоть в трубу трубить, они все равно не услышат.

Он ударил ногой в закрытую дверь спальни, в три прыжка пересек бежевое поле ковра и бросил ее на гладкое зеленое покрывало постели; не успела она пошевелиться, как он прижал ее своим телом к кровати.

— Это насилие, — хрипло выдавила она. Ее глаза лихорадочно сверкали из-под разметавшихся серебристых волос, дыхание участилось, высоко вздымая ее округлую грудь.

— Не думаю.

Поскольку она продолжала отбиваться, он схватил ее одной рукой за обе кисти и при этом слегка переместился, выдав свое возбуждение; наклонив голову, он сжал ее губы своими, и она глухо застонала.

Она отчаянно стиснула зубы, стараясь побороть сладострастное возбуждение, которое он уже успел в ней вызвать, прорываясь языком сквозь преграду. Разумеется, сломить эту преграду ему ничего не стоило, да Клео в этом и не сомневалась. Беспомощная, она поддалась настойчивому принуждению его рта. И, словно угадав ее покорность, подавленность, он покрыл влажными поцелуями ее длинную шею, опускаясь ниже, терзал налившиеся груди, пока ее боль, ее неодолимое, но ненавистное желание не обратилось в крик.

Тогда он осторожно расстегнул ей лифчик и раскрыл сначала одну упругую, манящую грудь, затем другую; Клео неистово извивалась и стонала от бессилия сопротивляться чувству, возбуждаемому так откровенно принудительно.

Он предупреждал, что доведет ее до бессознательного состояния; именно это он сейчас и делал.

Прежде она нетерпеливо ждала близости и встречала его радостно, нежно, зная, что хотя бы небезразлична ему, что он находил упоение в ее щедрой любви. Но теперь происходило нечто совсем другое: склонив темноволосую голову, он впивался в ее розовые соски, ее собственное тело предало ее, открывшись ему, и Клео предприняла последнюю слабую попытку его остановить:

— Оставь меня!

Это была мольба, сдавленный вопль отчаяния, и он откликнулся хриплым эхом в насмешливом голосе Джуда:

— Черт побери, оставил бы, если б мог!

Он обхватил губами ее упругий сосок, и слепое желание, стремительно разрастаясь в ней, подчинило ее и потопило в губительных ласках его рук, его губ, исцеловавших каждый дюйм ее шелковистого влажного тела, и вот она уже была готова умолять его взять ее.

Он замер над ее безвольным телом, его лицо горело темным огнем желания; он схватил обеими руками ее голову и держал до тех пор, пока Клео не перестала вырываться и ей ничего другого не оставалось, как встретиться с ним взглядом. Его глаза победно блистали: он явно наслаждался мукой, которую его мужская властность причиняла ее нежной и страстной женственности.

— Кто я, по-твоему? — Яростные синие глаза леденили ей душу и разжигали чувственность; ее измученное, непонимающее тело оцепенело в ожидании. — Знаешь ли ты, кто я и что я? — настойчиво повторял он, и Клео закрыла глаза, страдая от боли, утолить которую мог один только он, но он медлил. Он издевался над ней, и она обречено содрогнулась, услыхав насмешливый голос: — Открой глаза, черт бы тебя побрал! Открой и посмотри! Я тебе не Фентон, даже не пытайся вообразить, что ты с ним! Я твой муж, и ты будешь принадлежать мне столько, сколько я захочу, пока ты не забудешь, кто ты и что ты, пока ты ничего не сможешь знать, чувствовать, видеть, кроме меня!

И он взял ее, неистово и яростно, словно не мог ею насытиться, снова и снова принуждая ее делить с ним безумные и постыдные восторги.

Спускаясь по эскалатору, Клео пыталась сосредоточиться. Сойдя с него, она покрепче сжала ручку портфеля и влилась в поток спешащих домой пассажиров. В час пик метро — сущий ад. Впрочем, в эти дни все было адом.

Весь день она провела в кабинете Люка и вконец измучилась. Кузен даже не пытался скрыть неприязнь. А в ее и без того взвинченном состоянии трудно было сдержаться. Одному Богу известно, как ей это удавалось, когда, просматривая ее черновые планы по спасению «Фондов Слейдов», он издевательски восклицал:

— Добрая фея спешит на помощь!

Наконец он отложил бумаги в сторону.

— Полагаю, Джуд это одобрил? Или, может быть, и идея-то вся — его?

По насмешливому взгляду Люка Клео поняла, что, какой бы ни был ответ, он все равно никогда не поверит, что женщина способна точно и по-деловому мыслить. Не поверит, поскольку иначе пришлось бы признать, что сам он полное ничтожество. Он вбил себе в голову, что только мужской ум способен разобраться в финансовой политике.

Она не стала его разубеждать, не видя в этом смысла. В эти дни все было бессмысленно. Чтобы спорить, нужны силы, а их не было. Джуд убил в ней все чувства.

Мужу она ничего не сказала о выводах, к которым пришла после многих дней напряженной работы. Да, он просил держать его в курсе, чтобы они могли вместе все обсуждать, ведь теперь у него был личный интерес к «Фондам Слейдов». Но план спасения компании (если ее вообще можно было спасти) был всецело ее детищем. Она сама должна его предложить, дядя Джон так в нее верит. Конечно, у Джуда тридцать процентов голосов, но какое это имеет значение? Не для него она этим занимается. Да и как она может хотеть на него работать, когда он беспрестанно втаптывает ее в грязь.