litbaza книги онлайнРоманыПринц приливов - Пэт Конрой

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 24 25 26 27 28 29 30 31 32 ... 204
Перейти на страницу:

Более часа дед пытался остановить у матери послеродовое кровотечение. Он так и не понял, как ему это удалось и в чем была его роль (если таковая действительно имелась). Разорвав на спине рубашку, дед плотно запихнул матери между ног тряпичный ком. Но каждый материнский вдох, каждый удар ее сердца заливал ему пальцы кровью. В это время Сара, как могла, успокаивала троих орущих малышей. Любое движение давалось ей с болью, и она негромко стонала.

Мать слабела у деда на глазах. Казалось, она умирает, но дед не мог даже допустить эту мысль до своего сознания, которое было целиком поглощено неуправляемой водной стихией, заливавшей хлев. Крики обезумевших от страха животных сливались с завываниями ветра. Дед ощущал напряжение каждого гвоздя в хлеву, будто все стропила, балки и доски вдруг ожили и начали наполняться водой. Вода добралась до загона, где стоял мул, и тот принялся яростно лягать дверь. Рубашка Амоса давно утратила белизну, но он все так же остервенело прижимал окровавленный ком, сражаясь с убийственным кровотечением моей матери. Больше он ничем не мог ей помочь. О дальнюю стену хлева билась небольшая лодка; несколько часов назад дед переплыл на ней реку и оставил на причале.

Уцелевшие ручные часы показывали два часа ночи. По расчетам деда, прилив должен был кончиться. Приливы и отливы являлись символами постоянства этих мест, где река соединялась с морем. Дед не понимал, почему вода не уходит. Отчего река избрала эту ночь, предала свои принципы и обернулась против его семьи? Чудовищный ветер несся над островом все с той же скоростью, круша деревья, вырывая дубы с легкостью ребенка, вытаскивающего свечи из праздничного торта. Деревья кувыркались в воздухе, словно листья. Гудение ветра в хлеву чем-то напоминало шум поезда, едущего по короткому туннелю. И тут до деда дошло: ветер — вот что удерживает прилив. Ветер свел на нет даже лунное притяжение, природный закон был отменен на то время, пока длилось мрачное владычество бури.

Вода не могла отступить. Она поднималась вопреки своей воле. Так рассуждал дед.

Он решился чуть ослабить свое упорное давление на окровавленный тряпичный ком и едва не заплакал, обнаружив, что кровотечение прекратилось. Случившееся вызвало у матери шок, и сейчас она лежала без сознания в луже собственной крови. Сара и малыши исчерпали все силы и затихли. Дед разыскал на чердаке кусок промасленного брезента и солому. Он прикрыл мать брезентом, расстелив сверху солому.

Затем дед спустился по лестнице вниз и поплыл к загонам. Он дергал заклинившие дверцы, выпуская животных. Лодку он на всякий случай привязал к лестнице. В суматохе бегства деда подмяла и едва не зашибла корова, торопившаяся покинуть хлев.

Когда он вернулся на чердак, малыши, словно белесые полешки, лежали у Сары на груди, удерживаемые ее темными руками. Дед наклонился к матери — жива ли. Та дышала, хотя пульс едва прощупывался.

Измученный, истерзанный сражением с бурей, дед повалился рядом. Он лежал, вслушиваясь в голос стихии, который казался ему теперь почти человеческим. Дед вспоминал своего сына Генри, чей обгоревший обезображенный труп застрял среди искореженных конструкций сбитого самолета. Сильного, мускулистого тела больше не существовало. Дед представлял сыновнюю душу, плывущую, словно маленький теленок, несомую дыханием Бога в рай, полный света и покоя.

— Господи, я отдал достаточно, — произнес дед, обращаясь к ветру. — Больше я ничего не отдам.

Он из последних сил боролся со сном и заснул посреди этой борьбы.

Его разбудил солнечный свет и птичье щебетанье. Дед взглянул вниз и увидел лодку, застывшую на илистом полу хлева. Тут с воплем пробудился и я. Услышав мой плач, мать открыла глаза, и у нее инстинктивно потекло молоко.

Сара Дженкинс была мертва; деду пришлось вынимать из ее похолодевших рук троих белых малышей, которых она помогла спасти. Так закончилась моя первая ночь на земле.

Три недели мой отец прожил на колокольне, вслушиваясь в жизнь немецкой деревни. Священник приходил к нему каждую ночь: менял повязки, учил говорить по-немецки и сообщал военные новости. Он приносил отцу сосиски, хлеб, большущие банки ядрено пахнущей кислой капусты, бутылки вина и лучшее пиво, какое отцу когда-либо доводилось пробовать. Первые дни отца мучила боль. В одну из ночей — она показалась отцу невероятно долгой — ему стало совсем плохо. Он думал, что не дотянет до утра. Священник не отходил от него, мягкие неуклюжие руки Гюнтера Крауса делали все возможное. После той ночи отец пошел на поправку.

Поначалу боязливый священник навещал отца только в темное время суток. Патера Крауса преследовала страшная картина: как нацисты коваными сапогами вышибают его дверь. Священник глядел в простодушное веснушчатое лицо американского летчика и понимал: воображаемые ужасы могут стать реальностью. Присутствие отца сделалось для патера Крауса неотступным кошмаром и вместе с тем испытанием его характера. Священник сознавал, что у него кроличья душа, а времена на дворе такие, что нужна львиная храбрость. Когда прошла первая неделя, он поделился этими мыслями с отцом. Появление моего отца потребовало от Гюнтера Крауса, чтобы божественное начало взяло в нем верх над человеческим.

Мой отец поправлялся; визиты Крауса, для которого ночи были самым тяжелым временем, становились все длиннее. Порою одиночество избранного им пути становилось невыносимым. Священник тосковал по простым дружеским отношениям вроде тех, что существовали между жителями деревни.

После захода солнца Гюнтер Краус поднимался на колокольню и засиживался там далеко за полночь. В моем отце он нашел идеального друга, у которого всегда имелось время для общения.

— Почему вы стали священником? — как-то спросил отец.

— В Первую мировую я оказался в траншеях на территории Франции. Тогда я поклялся, что если Бог сохранит мне жизнь, то я стану священником. Вот так.

— Вам никогда не хотелось жениться, создать семью?

— Я очень некрасив, — бесхитростно ответил священник. — В молодости я не отваживался даже обратиться к девушке.

— У меня есть сын. Его зовут Люк.

— Хорошо. Это очень хорошо… Я часто думаю, каким мог бы быть мой сын. Иногда представляю себе сыновей и дочерей, которых у меня никогда не было и не будет.

— Вы когда-нибудь любили женщину? — полюбопытствовал отец.

— Однажды. — Священник вздохнул. — В Мюнхене. Я любил очень красивую женщину, ее муж был банкиром. Очаровательная женщина. Думаю, я ей тоже нравился, только как друг. Она была очень светлой, но со множеством проблем. Приходила ко мне за советами, и я давал их. А потом полюбил ее. Полагаю, и она любила меня, по-дружески. Я говорил, что ей нельзя уходить от мужа, поскольку такова воля Божья. Но супруг бил ее. В итоге она оставила его и уехала к матери в Гамбург. Когда она пришла проститься, то поцеловала меня в щеку. Я часто размышлял о поездке в Гамбург. Мне казалось, что я люблю ее больше, чем Бога. Но я так ничего и не предпринял.

— И что же вы не отправились в Гамбург и не постучали к ней в дверь?

1 ... 24 25 26 27 28 29 30 31 32 ... 204
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?