С горестными всхлипываниями полногрудая Домна повалилась на пол перед Марией Ивановной, выказывая ей свое полное раскаяние и покорность.

— Убирайтесь с глаз моих! — хмуро обронила Мария Ивановна.

Пребывание в стенах монастыря стало для Прокла Ивановича тяжелым испытанием. Как всякий слабовольный человек, он был рабом своих прихотей и различных слабостей, на преодоление которых у него никогда не хватало ни желания, ни настойчивости. Любая неудача или жизненная неурядица мгновенно повергали Прокла Ивановича в тягостное слезливое уныние. К самосовершенствованию он никогда не стремился и на монахов смотрел как на людей, тронувшихся рассудком. Он не мог понять, как можно добровольно отказаться от всех мирских благ и удовольствий, затвориться в монастыре и посвятить свою жизнь служению Господу.

И вот с Проклом Ивановичем случилось то, что ему не могло привидеться и в страшном сне: он сам очутился среди монахов, по сути дела став одним из них. Для Прокла Ивановича потянулись безрадостные дни, похожие один на другой, и томительные долгие ночи, когда ему от тоски хотелось выть волком. Внутренний монастырский устав со множеством различных запретов стал для него теми невидимыми цепями, которые опутали его мысли и желания. Перед ним в монастырской трапезной ставили скудную пищу, часто без соли, а Проклу Ивановичу хотелось отведать вина и горячего мясного жаркого. Его заставляли заучивать псалмы и молитвы, но все это никак не укладывалось в его голове, ибо в ней витали образы голых дев. Посты и ночные бдения стали для Прокла Ивановича сущим наказанием, поскольку его изнеженный организм был слишком слаб для таких испытаний.

Пресвитер Стахий выговорил у игумена кое-какие послабления для Прокла Ивановича, видя, что тот от недоедания и душевного расстройства еле таскает ноги.

Первые два месяца проживания в монастыре стали для Прокла Ивановича самыми трудными.

С наступлением весны случился и некий душевный подъем у Прокла Ивановича. Он уже не рыдал по ночам, не отлынивал от работ в монастыре, без раздражения выслушивал порицания и нравоучения из уст престарелого игумена Власия. Свыкся он и с монашеской одеждой из грубой ткани, которую теперь был вынужден носить.

Едва сошел снег с полей и задули теплые летние ветры, как до Серпухова и до Владычного монастыря докатились слухи о походах московской рати на Брянск и Смоленск. Таким образом князь Дмитрий мстил тамошним князьям за их поддержку Ольгерда, осаждавшего Москву в прошлую осень. Пограбив брянские и смоленские земли, московские полки обрушились на Тверское княжество.

Разбитый в сражении Михаил Александрович спасся бегством в Литву. На тверской стол московские воеводы посадили Михаила Васильевича, двоюродного брата Михаила Александровича.

На этот раз Ольгерд выступил в поход безо всяких раздумий и колебаний. Той же промозглой ноябрьской порой, как и год тому назад, литовцы и их союзники подступили к Москве. Князь Дмитрий, разослав повсюду верных бояр собирать войска, сам остался держать оборону в осажденном литовцами белокаменном Кромнике.

Прокл Иванович, прознавший, что Ольгердовы полчища опустошают владения московского князя, нигде не встречая сопротивления, решился на отчаянный шаг. Он решил бежать из монастыря и примкнуть к Ольгерду, полагая, что литовский князь рано или поздно примучит Дмитрия и разделит его земли между своими союзниками. Прокл Иванович надеялся, что Ольгерд поможет ему вновь вокняжиться в Галиче Мерском, где княжили его предки.

Перед тем как скрыться из Владычной обители, Прокл Иванович написал письмо своему племяннику Владимиру, в котором он сознавался, что обрюхатил его жену. Подлый и мстительный от природы Прокл Иванович тем самым хотел позлить Владимира и досадить своей сестре, негодуя на нее за то, что она спровадила его в монастырь. Аскетичный дух монастыря и общение с монахами ничуть не подействовали на Прокла Ивановича в лучшую сторону. Наоборот, в его темной душе образовался осадок злости, который не давал ему покоя, принуждая к мести.

О бегстве своего брата к Ольгерду Мария Ивановна узнала от пресвитера Стахия. Выяснилось, что Прокл Иванович напросился в лес на заготовку дров. Покуда монахи-лесорубы распиливали поваленные сосны, Прокл Иванович незаметно выпряг из саней самую крепкую из лошадей, сел на нее верхом и был таков. Смерды, доставлявшие в монастырь рожь, молоко и яйца, видели одинокого всадника в черной рясе, который держал путь в сторону Москвы.

Стахий же вручил Марии Ивановне письмо, адресованное ее сыну от Прокла Ивановича. Владимир к тому времени уже вернулся из Новгорода. Однако его не было в Серпухове. По приказу Дмитрия Владимир уехал за Оку, дабы призвать против Ольгерда пронского и рязанского князей. У тех тоже имелись давние счеты с литовцами.

Движимая любопытством и недобрым предчувствием Мария Ивановна вскрыла послание брата. Самые худшие ее опасения подтвердились, слог письма был вызывающе-непристойным.

«Здравствуй, племянничек! — писал Прокл Иванович. — Неприветливо ты встретил меня в своем доме, словно я чужой тебе человек. Отец твой покойный тоже недолюбливал меня, видать, передав тебе по наследству свою неприязнь ко мне. Надеюсь, батюшка твой горит в аду. Ну и поделом ему! После твоего отъезда в Новгород, племяш, я лишь поманил пальцем твою юную женушку, и она — эта похотливая свинка! — с радостью отдалась мне. Раздвигая передо мной свои белые стегна, Машуня явила мне свое розовое лоно, которое я старательно вспахал и засеял своим мужским оралом. Твоя грудастая сучка, племяш, сладко повизгивала, насаживаясь на мой мощный жезл. У нее весьма крупный сикиль и красивая маленькая родинка в правом паху. Еще у нее имеются два родимых пятнышка на спине, как раз между лопаток. Как видишь, племяш, я хорошо разглядел твою супругу, совокупляясь с нею в разных позах.

Читая сие послание, племяш, ты будешь скрежетать зубами от бессильной ярости. Мне же весьма лестно сознавать, что твоя жена произведет на свет ребенка от моего семени. Наверняка ты захочешь поквитаться со мной, племянничек. Что ж, это твое право. Ищи меня в стане Ольгерда, который ныне осаждает Москву. Литовский князь явно не по зубам твоему двоюродному братцу, который помыкает тобой как хочет. Ты смешон и жалок, племяш! Бог даст, мы еще свидимся с тобой. Быть может, к тому времени ты приползешь просителем ко мне!»

Читая бесстыдное письмо брата, Мария Ивановна едва не задохнулась от переполняющего ее гнева. Она была готова своими руками убить ненавистного Прошку!

Открыв печную заслонку, Мария Ивановна швырнула бумажный свиток в огонь.

«Отныне у меня нет брата! — подумала княгиня, с нахмуренным видом отходя от печи, в которой гудело пламя. — Да, похоже, никогда и не было. О Матерь Божья, и как токмо земля носит такого гнусного мерзавца! Неужели Господь не покарает этого негодяя за все его прегрешения?»

В ту же пору, когда войско Ольгерда стояло под Москвой, жена Владимира Мария родила сына. Владимир назвал своего первенца Андреем, в честь отца.