Дженнак вздохнул, раскрыл глаза, и яркий мираж погас, словно пламя задутой свечи. Он продолжал лежать неподвижно, чувствуя плечом теплое плечо Вианны; ее дыхание щекотало шею. Далекий грохот сигнальных барабанов словно бы сделался громче, отчетливей; почти непроизвольно он попытался понять сообщение, но не смог. Это удивило его. Осторожно поднявшись, Дженнак вышел в небольшой сад, к водоему рядом с его хоганом, и прислушался.

Нет, этого кода он не знал, хотя с восьми лет жрецы и сам Унгир-Брен обучали его многим сигнальным системам — связь с помощью барабанов всегда считалась самой надежной, быстрой, не зависящей от капризов погоды. Действительно, сокол не взовьется в небеса во время грозы, а в сезон увядания, когда идут дожди, не передашь вести с помощью солнечных зеркал. К тому же от Серанны до пресных вод Тайонела и гор Коатля насчитывалось более десяти соколиных полетов, тогда как барабаны позволяли передать сообщение за одни сутки. Правда, небольшое — и, разумеется, без рисунков, чертежей и карт. То, что было написано знаками или нарисовано, все же несли соколы или люди на запряженных быками колесницах, которые двигались почти с той же скоростью, что и пернатые гонцы.

Стоя у стены, увитой плющом и заросшей понизу благоухающей юккой, над бассейном, затененным листвой огромного дуба, Дженнак прислушивался, пытаясь уловить привычные сочетания звуков. Барабаны рокотали безостановочно, мерно, но он даже не мог понять, откуда пришло послание: Хайан, одиссарская столица, близ которой находился огромный дворец сагамора, лежала на юге Серанны, а значит, все сухопутные дороги, включая и путь Белых Камней, вели на север. Только за Большими Болотами тракты эти разветвлялись — к городам на побережье Бескрайних Вод, к Тайонелу, Коатлю и дальше, через Перешеек, к Арсо-лане; вдоль них, на расстоянии половины дня пути, стояли сигнальные вышки с барабанами.

Отдаленный грохот внезапно оборвался, но спустя недолгое время ответил большой барабан с одной из дворцовых башен; теперь звуки сделались громкими, четкими и били по вискам, словно выпущенные из арбалета стрелы. Код был тем же самым, и Дженнак, подняв глаза к безоблачному небу, пытался угадать, кто шлет это сообщение. Наверняка не Джиллор и не Джакарра; языки, принятые в войске, в Очагах Гнева и Торговцев, он знал достаточно хорошо — как и все сигнальные коды, что были предназначены для частных посланий в пределах страны или для связи с другими Великими Уделами. Секретной системой, неведомой ему, пользовались жрецы высшего ранга; существовал еще личный код сагамора, но Дженнаку почему-то казалось, что ни его отец, ни старый Унгир-Брен не имеют отношения к звукам, гремевшим сейчас в прозрачном утреннем воздухе.

Он сосредоточился, закрыв глаза и стараясь уйти от всего, что не было связано с рокочущей дробью барабана. Постепенно смолк птичий щебет, исчезло ощущение тепла от солнечных лучей, ласкавших обнаженную спину, стих налетевший с Ринкаса ветерок, и под веками Дженнака черным шелковым занавесом простерлась Великая Пустота. Сейчас он не видел, не чувствовал и не слышал ничего, кроме назойливого грохота била, плясавшего по туго натянутой коже; звуки постепенно сливались, превращаясь в странную мелодию — не то шум волн, ударявших о скалы, не то завывание бури в горных ущельях или шелест листвы, колеблемой ветром. Бум-бум-бум… бум… бум-бум… бум… ум-уммм… бу-бу-бууу… ууу… ууу… буушшш… шшш… шшш… Наконец грохот стих, отдаваясь в голове Дженнака лишь отдаленным невнятным шипением, черная завеса, обволакивающая сознание, уплотнилась, и он почувствовал, что должен прорвать ее. Унгир-Брен называл этот момент нырком; проникнув сквозь тьму подобно ныряльщику, что опускается на морское дно, вошедший в транс мог узреть н е ч т о… Разумеется, не камни, не водоросли, не ракушки и рыб; за черным пологом мрака жили сны и видения, насылаемые богами.

Безмолвно воззвав к Коатлю, владыке Великой Пустоты, Дженнак ринулся в темноту, пронизав ее словно тоненький лучик света. Черный занавес дрогнул и разорвался, оставив привычное ощущение холода; шипящий отзвук выводимой барабаном мелодии окончательно стих, и теперь перед Дженнаком на мерцающем пурпурном фоне маячило чье-то лицо. Лик этот выглядел чудовищно огромным, будто гора, а сам он вдруг сделался крошечной мошкой, что вилась у гигантских губ, — за ними, словно жерло вулкана, разверзалась необъятная глотка, в которой потоком раскаленной лавы колыхался язык.

С усилием он отступил назад, пытаясь обозреть физиономию гиганта, приобретавшую все более знакомые черты. Толстые, слегка отвислые щеки, полные губы, искривленные в хитрой усмешке, зеленоватые зрачки, нос с раздувающимися ноздрями, густые брови, подобные двум черным гусеницам… Фарасса! Пурпурное зарево придавало его коже цвет пламени, огненные блики играли в темных волосах, перехваченных широкой повязкой. Над ней трепетали белые соколиные перья, сколотые серебряным полумесяцем — знаком наследника.

Вдруг этот полумесяц начал округляться, наплывать на Дженнака, превращаясь в еще одно знакомое лицо — очень знакомое. Виа, чакчан! Лоб, щеки и губы девушки казались отчеканенными из серебра, бледными, лишенными красок жизни; глаза ее были закрыты, а краешек рта алел капелькой крови.

Дженнак отпрянул; тьма раскололась за его спиной, поглотила крохотную мошку, окутала на миг непроницаемым покрывалом, укрыв от пронзительного взгляда великана. Затем он почувствовал ледяное дыхание Чак Мооль, в ушах раздался монотонный шорох, вскоре распавшийся на звуки — мелодичные трели птиц, шмелиное жужжанье, шелест листвы, негромкий перезвон и стук, долетавший со стороны трапезной. Привычные песнопения, которыми огромный дворец, распластавший свои стены и башни на морском берегу, приветствовал утро… Но барабан на сигнальной вышке уже молчал.

Замерев, Дженнак прислушивался несколько мгновений, стараясь дышать размеренно и глубоко — так, как учил старый аххаль. Потом ноздри его затрепетали: среди цветочных ароматов и благоухания юкки он уловил медвяный запах, такой знакомый и сладкий, что щемило сердце. Он обернулся: в трех шагах от него стояла Вианна, живая и прелестная; стояла, прижимая к груди широкий белый шилак.

— Я… я подумала, что ты захочешь одеться… — Девушка шагнула к нему, и мягкий паутинный шелк окутал плечи Дженнака. — Барабаны разбудили меня, — сказала она, с мимолетной неодобрительной гримаской бросив взгляд на вершину сигнальной башни. — Разве можно устраивать такой грохот ранним утром…

Окаменелая недвижность транса покидала Дженнака; кровь быстрей струилась по жилам, солнечный жар опалял кожу, от свежего благовонного воздуха Серанны слегка кружилась голова. Он привлек к себе девушку, провел пальцем по ложбинке меж нагих грудей, ощущая их трепет. Волосы ее были черными и блестящими, шея стройнее пальмы, груди прекрасней чаш из овальных розовых раковин, глаза подобны темным агатам; лицо ее было солнцем, живот — луной, лоно — любовью…

Усилием воли Дженнак прогнал пригрезившееся ему видение — бледное лицо, сомкнутые веки, капля крови на помертвевших губах…

Затем наклонился к Виа и шепнул:

— Уже не раннее утро, моя чакчан, ленивая пчелка… На свече догорает второе кольцо. Ты слишком долго спишь!

Она зарделась.