Шум и грохот, скрежет и лязг, крики и резкие слова команды, алые перья над шлемами, блеск оружия, дым и пыль, запах едких снадобий, вонь замоченных в чанах кож… Все это так же резко отличалось от тишины и благолепия дворца, как отличается труд оружейников от изящного искусства плетения ковров. Однако Дженнак всякий раз с удовольствием окунался в эту лагерную суету, ел и пил с Кваммой, командиром своей санры, орудовал копьем и мечом, убеждаясь, что он сильней и искусней тех, кто пять или десять лет глотал пыль на дорогах, лез на каменные стены прибрежных крепостей или рубился с пехотой Коатля и всадниками Мейтассы. Джиллор расщедрился для брата на пять сотен ветеранов, с которыми прежде ходил воевать торговые города на берегу Бескрайних Вод; в отряде этом были рослые и крепкие парни, по большей части хашинда и ротодайна, отличные копейщики и стрелки, скорые на подъем, тяжелые на руку. Костяных доспехов им не полагалось, и Дженнак, не желая выделяться, тоже сменил панцирь на безрукавку из кожи тапира.

О, то была настоящая одежда мужчин, грубая, прочная, основательная, ничем не походившая на тонкий шелк, который Вианна сейчас набросила ему на шею! Но воину не пристало рядиться в шелка… С виноватой улыбкой сняв белоснежный шилак, Дженнак окутал им свою возлюбленную и подтолкнул к арке, что вела в их хоган и опочивальню.

— Иди, Виа, иди, моя чакчан… Грхаб, наверно, уже ждет меня. Я поем в лагере.

Она покорно кивнула и, сделав несколько шагов, оперлась плечом о резную колонну при входе; ладони ее гладили белый шелк, глаза казались Дженнаку исполненными печали. Сердце его сжалось. Он не променял бы эту девушку на женщин всех благородных Домов Эйпонны — даже мысль об этом была кощунством!

— Скоро ты покинешь меня, мой зеленоглазый… — шепнула она. — Ты .уплывешь к Отцу Вод, уйдешь в Фи-рату, потом — в степь, чтобы сразиться с тасситами… Я не увижу тебя… долго не увижу…

— Но я вернусь, Виа, — тихо произнес Дженнак. — Я вернусь, и больше мы не расстанемся, мой ночной цветок. Клянусь Оком Арсолана!

— Камень истины тяжел, паутина лжи легка… Ты сам не веришь в то, что сказал, любимый! Ты — наследник са-гамора… ты будешь странствовать и сражаться, ты оставишь следы свои в пыли многих дорог… Ты не можешь держаться за бахрому моего шилака! Разве не так?

— Так, — он склонил голову, в очередной раз напомнив себе, что Вианна — не из тех женщин, которых можно успокоить пустыми словами. Она казалась нежной, мягкой и податливой, но было это не признаком слабости, а знамением любви; и она не строила никаких иллюзий насчет их будущего.

Вздохнув, Дженнак направился в опочивальню, раскрыл сундук, где хранились его доспехи, и начал облачаться. Вианна не пыталась ему помочь; комкая белый шелк на груди, она следила за ним погрустневшими глазами.

— Ты права, мой ночной цветок, — произнес он не оборачиваясь. — Да, ты права: не часто мы будем видеть друг друга. Я — наследник, и я должен делать то, что велят мой отец, моя сетанна и Кодекс Чести. Нам предстоит нелегкая жизнь и долгие разлуки, но что поделаешь! Перо попугая красивее и мягче гранитного валуна, но крепости все же строят из камней…

— И тебе придется строить их десять лет, и двадцать, и тридцать, а потом лицо мое избороздят морщины и кожа станет шершавой, как точильный камень… Ты — светлорожденный, ты навсегда останешься молодым, но меня капля светлой крови не спасет от старости.

Дженнак застегнул на талии пояс из стальных пластин и повернулся к девушке:

— Если бы я мог, я отдал бы тебе половину своей крови, Виа…

Она отчаянно замотала головой, и белый шилак распахнулся; концы его, украшенные кисточками из перьев, летали у колен Вианны, словно две пушистые птицы. «Если бы я мог, — подумал Дженнак, — я отдал бы тебе всю свою кровь!»

— Нет, мой любимый, нет! У каждого дерева своя тень, у каждого человека своя судьба… И я не жалею, что связана с родом Одисса не прочной цепью, а шелковой паутинкой… Я хочу лишь одного: не покидать тебя! Быть с тобой! Повсюду и везде! Пока тело мое цветет и достойно любви!

Она повела плечами, и шилак соскользнул, улегшись на полу хлопьями белой пены. Она стояла перед Дженнаком нагая, юная, манящая, окутанная лишь покрывалом темных локонов; но завеса эта была тоньше паутинного шелка и не скрывала ничего. Он замер, очарованный и восхищенный.

Гибкие руки Вианны протянулись к нему в жесте мольбы:

— Возьми меня в Фирату, мой зеленоглазый! Ты владыка над людьми, и никто не подымет голос против твоего желания… Возьми меня с собой! Подумай — кто шепнет тебе слова любви? Кто будет стеречь твой сон? Кто исцелит твои раны? Кто убережет от предательства?

Багровое лицо Фарассы, отзвук недавнего видения, всплыло перед Дженнаком, и он почувствовал озноб. Предательство… Случайно ли сорвалось это слово с губ Вианны? Или оно было таким же знамением судьбы, загадочным и неясным, как фантом, представший ему под грохот барабанов? Какую весть они принесли? Откуда? И что ответил Фарасса? И почему лик его — в том видении! — был увенчан белыми перьями, символом власти? Оттого ли, что он домогался ее? Или получил?..

Привычным жестом пальцы Дженнака коснулись виска. Ахау, Одисс, прародитель! Не ты ли предупреждаешь об опасности? Или вещий Мейтасса подсказывает что-то? Что-то важное о нем, Вианне и Фарассе? Но почему голос Провидца звучит так смутно? Или он не умеет говорить иначе?

Тревожный взгляд Вианны вернул его к реальности. Он подумал о сказанном ею, взвесил эти слова и признал их справедливость. Верно говорится: изумруд зелен, рубин ал, и этого не изменить даже богам! Изумруд и рубин… Любовь объединяла их, время же разъединяло: для каждого оно текло по-разному, хотя отсчитывающие его капли воды в атлийском Храме Мер падали с неизменным постоянством. Что случится через двадцать лет? Сам он, подобно Джиллору, только-только вступит в возраст зрелости, для Вианны же начнется пора увядания…

И было кое-что еще, другая причина, по которой Дженнак не мог отказать в ее просьбе. Чолла, арсоланка… Он рассказал о ней Вианне — правда, как о намерении, которое осуществится лишь в далеком будущем, но его подруга только улыбнулась. Видно, весть эта ее не взволновала, и он с облегчением понял, что для Вианны важна была суть, а не форма. Суть же оставалась прежней: лишь ее руки стелили шелка любви для Дженнака.

Взять ее в Фирату? Почему бы и нет? Разве он не владыка над людьми? И кто, в самом деле, будет стеречь его сон, врачевать полученные в бою раны, кто убережет от предательства? Грхаб? Возможно, возможно… Но Грхаб не умеет шептать нежных слов.

Дженнак перебросил через плечо перевязь с тайонельским клинком, одним из тех, что были взяты в бою с Эйчидом, и надел на голову легкий кожаный шлем. Вианна следила за ним широко раскрытыми глазами, губы ее беззвучно шевелились, будто повторяя: ты возьмешь меня?., ты возьмешь меня с собой?..

— Сегодня я проведу в лагере весь день и вернусь поздно, — сказал Дженнак. — Но я кое-что привезу тебе… маленький подарок, одежду, в которой ты будешь выглядеть не такой соблазнительной. — Не обращая внимания на ее протестующий жест, он закончил: — Тебе придется привыкнуть к ней, милая. Видишь ли, по валам Фираты нельзя разгуливать босиком, без сапог и кожаного доспеха.