– Арестантов везут, – негромко заговорили, зашептали наши попутчики.

– Раскулаченных, врагов советской власти, отравителей, поджигателей, – пробасил объемистый, хорошо одетый мужчина с таким же объемистым портфелем, который он прижимал к груди, – врагов товарища Сталина.

Услышав слово «раскулаченных», бабушка всплеснула руками:

– Да что же вы молчите! Моего Ефимушку везут. Твоего отца везут, Наталья. А вы стоите, смотрите, молчите!

И, откуда силы взялись, она побежала к поезду с раскулаченными.

Я побежала за ней. Папа остался с корзинами.

Догнать маму я не смогла. Она затерялась в толпе, теснившейся у зарешеченных проемов арестантских вагонов.

Со всех сторон неслись крики:

– Ивана Переверзева видели?

– Товарищу Сталину сообщите. Не знает. Узнает – спасет, выручит…

– Петровых Аглаю с Никитой не встречали?

– Андрона Головачева из Гартов ищу!

– Третий год брата Василия Зверева ищу!..

– Отец, кусочек хлеба! Изголодались…

– В Магадан. А где этот Магадан?

– Увидите Сергея Труханова – скажите, мать у него год назад умерла…

…В поисках мамы я побежала обратно к папе, к тебе. В любую минуту поезда могли тронуться.

Подбегаю, а мама с папой твоим курицу из корзины достали и мама ее в платок заворачивает:

– Там, Наташа, в одном вагоне женщины с детьми. Много детей. Голодают. Трое ребятишек в дороге умерли. Две девочки не встают. Ну-ка, помогай. Побежим, отнесем эту курочку. Больше нам дать нечего.

Солдатиков-охранников бояться не надо. Молоденькие, сами всего боятся. Стыдно им – отцов, матерей, грудничков стерегут. На погибель везут. Кому они – бабы да детишки – чем-нибудь угрожать могут, врагами быть… Стыдоба да горюшко…

Вот и Ефимушка наш в таком поезде куда-то, в Магадан какой-то уехал. Под охраной – на край земли уехал. За что?! Пчел любил да лапти плел. Ни читать, ни писать. Мы и про Сталина-то, можно сказать, ничего не знали. Про Ленина слышали. Землю народу хотел дать…

…Сели мы в свой вагон. Мама облокотилась на корзину с единственной теперь курицей, закрыла глаза и так неподвижно часа два сидела. Все силы потеряла на той остановке. Сердце у нее плохое было. Я уж думала, не отдышится…

…В Чите мы не задержались. Нас сразу направили в сельскую школу. Я стала учительницей первого класса. Папа – директором школы.

Сибиряки, забайкальцы всегда были гостеприимными, радушными. Нам дали квартиру в старом, но теплом и светлом доме рядом со школой. При доме огород, баня. За баней, в палисаднике, деревья и кусты, посаженные прежними хозяевами. Рядом река. За рекой покрытые вековыми соснами всегда зеленые горы. С одной стороны села – поля, луга, перелески, шоссейная дорога на Читу. С другой – небольшая железнодорожная станция. На ней поезда заправлялись водой и топливом – каменным углем. Каменный уголь привозили из шахты. Шахта находилась километрах в пятидесяти от станции.

Железная дорога и сегодня пролегает по всей длине села, сразу за его околицей.

Проходящие чуть ли не по селу поезда не мешают его жителям. Наоборот, они оживляют село, делают похожим на небольшой городок. А главное, станция, железная дорога дают им работу. Многие из селян работают в ремонтной мастерской при станции, непосредственно на железной дороге.

И еще. Село в те годы росло. Строились новые дома. Началось строительство двухэтажной кирпичной школы городского типа. Расширялась ремонтная мастерская станции.

Налаживалась и наша жизнь. Мы приоделись. Начали приобретать новую мебель. Я уже говорила, наш дом был большой, теплый, светлый.

В нем была наша с папой спальня, твоя комната и комната для моей мамы. Ее единственную курочку, которую все мы, в том числе уже и ты, звали курочка Ряба, на лето в курятнике в сенях помещали. Там тоже было тепло и светло. Днем курочку выпускали во двор. И хотя двор был надежно огорожен и курочке Рябе никто не угрожал, ее всегда охраняла твоя бабушка Марфа, моя мама.

…Загрохотало. Забухало. Почернело небо. Запылала земля.

Война…

Именно так. Война приходит как гроза. Без предупреждения. Неожиданно, если даже люди предчувствуют ее, слышат далекий топот вражеских армий, рев моторов смертоносных машин…

Люди не верят в войну. Нельзя жить и верить в собственную смерть, в смерть родных и близких, в смерть своих детей и внуков, в смерть своих дел, в смерть своих домов, в смерть своих садов, сел, городов, мостов, дорог… хотя все мы с детства знаем: «Все в землю лягут. Все прахом будут…»

Война – смерть. Нельзя жить и верить в смерть…

Папа ушел на фронт.

И снова из рассказов мамы.

…Жизнь сломалась и все же осталась жизнью. Надо было работать. Работать во имя Победы, во имя жизни.

В новой школе – до открытия ее оставались считаные дни – открыли военный госпиталь.

С открытием госпиталя нам, жителям небольшой деревеньки, находящейся за многие тысячи километров от мест, где шла война, стал остро понятен ее масштаб. Днем и ночью приходили поезда и в каждом обязательно были вагоны с ранеными.

Вскорости госпиталь был переполнен. А поезда все шли и останавливались на нашей станции…

Распахивались двери вагонов. И из них солдаты спускали на землю носилки с ранеными, прикрытыми их же шинелями.

Как я потом узнала, в наш переполненный госпиталь определяли только тех раненых, кто не смог бы дожить до госпиталей, находящихся дальше нашего. Но и таких было много, очень много.

Для работы в госпитале требовалось много людей. Нужны были медсестры и няни, санитарки и повара, уборщицы и прачки…

Наши районные начальники, военное руководство обратились ко всем жителям села с просьбой о помощи. Обратились в первую очередь к женщинам. Мужчин в селе осталось наперечет. Даже в ремонтных мастерских станции токарили, слесарили в основном женщины. Мужчины, даже имеющие бронь – освобождение от отправки на фронт, – добивались отправки их сражаться с фашистскими захватчиками.

Наши женщины искали, опробовали все варианты, как не остановить все текущие дела и в то же время помочь госпиталю.

Собрание по этому поводу состоялось и в нашей школе. Мы приняли решение вызвать, пригласить на работу старых учителей-пенсионеров, а молодые должны были пойти на работу в госпиталь. Так я стала няней-сиделкой при тяжелораненых.

…Тебе исполнилось пять лет. Ты стал взрослым. Не шучу – действительно стал взрослым. Не плакал. Не капризничал. Пытался помогать мне и бабушке во всех домашних делах – подметать пол, мыть посуду. Многие мои подруги говорили, что их дети с приходом войны стали выдержаннее, серьезнее, терпеливее. Матери даже пугались этого.