С минуту пролежав без движения, серо-зеленый сел, аккуратно выковырял из ушей зерно и, наконец придя в себя от удара дяди Коли, тонко, по-поросячьи завизжал:

– Та-а-а-к! Под суд! Под суд! Партию бить? Сгною-ю-ю! – И под это собственное тонкое и долгое «ю-ю-ю…» выскочил со двора зернотока.

…Дядю Колю не посадили, не сгноили. Почему? Не знаю. Скорее всего, районный уполномоченный постыдился рассказывать о том, как его жестоко прилюдно оскорбил кулаком однорукий фронтовик, или все же побоялся ответственности за собственную жестокость.

Вещественным доказательством ее была кожаная плеть, украшенная оплеткой и фестончиками, которую подобрали после его ухода испуганные и заплаканные женщины, и сине-розовые следы от нее на их тощих, изможденных плечах и руках…

Кому тогда пришла в голову мысль о создании колхозной рыболовецкой артели, не знаю и сегодня. Но мысль, надо сказать, была неглупая, дельная. Рыбы в нашей реке гуляла тьма-тьмущая. Тут и таймени, и ленки, и щуки, и сомы, и красноперы – не перечесть. Вот и могла та рыба стать нашему бедному колхозу хорошим подспорьем.

Включили в артель шесть известных рыбаков. У одного из них – Илюхи Кравцова – лодка была, у другого – Ваньки Ветрова – неводишко справный имелся. Гошка Дубинин для артельного варева котел чугунный из дома приволок…

Выделил колхоз своим рыбакам лошадь, телегу. Собрали мужики кое-какие харчишки – и с Богом в путь, как говорится – ни чешуи, ни хвоста.

Меня и моего одногодка, шестиклассника-второгодника Петьку Хайдукова, рыбаки коноводами взяли. Спускаются рыбаки по реке на лодке, тянут невод, а наша с Петькой задача – вдоль берега по дорогам и бездорожью за ними телегу с пожитками и провиантом, с рыбой пойманной, в мешки уложенной, подгонять. За день рыбацкая артель должна была обловить плесы от нашего села до второго механизаторского стана, что километрах в десяти ниже на берегу базировался. На этом втором стане полуторка была, и на ней пойманную за день рыбу должны были в село увозить, в ледник, специально подготовленный.

Все правильно рассчитали и спланировали. Но наш колхозный председатель товарищ Иван Иванович Прокушин и парторг Митрофан Григорьевич Тыртыщинский забыли об одном – начальника, бригадира артельщикам назначить, и оказались мужики-артельщики безо всякого руководства.

В первый день рыбаки сработали на славу. Рыбы поймали килограммов двести – сами наелись, всех механизаторов на втором стане накормили и в село преизрядно отправили.

Переночевали мы на втором стане, вернулись в село. Лодку, невод на телеге везли, а сами пешочком все десять километров оттопали. Но в село пришли собой довольные, тем более что нас там, как героев, встречали и все пацаны нам с Петькой страшно завидовали.

Отдохнули мужики-рыбаки денек, в бане помылись, и снова мы к реке направились.

В этот день рыба ловилась похуже. Да, наверное, так и должно было быть – сливки-то мы сняли…

Доехали, дошли, доплыли мы до второго стана – уху сварганили, механизаторам рыбы уделили, и все – полуторки не потребовалось, везти в село нечего.

Переночевали. Почесали утром мужики в затылках – решили: плыть рыбачить до следующего села, до колхоза «Ленинская заря». Так и сделали – поплыли, поехали. Места же – плесы, перекаты – вновь не обловленные пошли, и, проневодив километров семь-восемь до центральной усадьбы «Ленинской зари», рыбы мы наловили изрядно – опять килограммов 150–200.

Подошли, подплыли, подъехали мы к центральной усадьбе «Ленинской зари» – эти самые ленинские заринцы все как один на берег высыпали и давай у нас рыбу клянчить. Кто кричит – «Угостите!», кто – «Продайте!».

– А что, – смекнули наши мужики-рыбаки, – и впрямь рыбу срочно продавать надо. Шоферу-то полуторки Ваське Козлову мы приехать в «Ленинскую зарю» не наказали, а сам он не догадается. Рыба же и лишнего часа не протянет – испортится. Продадим, а деньги – в кассу колхозную, и опять нам почет и слава.

Продали. Себе с ведро на уху оставили. И тут же на берегу на ночлег располагаться стали. Костер развели. Лошадь распрягли, стреножили, пастись отпустили. Уху варить начали. Сел Ванька Ветров к костерку, вырученные деньги считать стал. Пошевелит-пошевелит губами, поплюет-поплюет на кончики пальцев и снова считает, ну точь-в-точь колхозный бухгалтер Иван Асонич.

Закончил Ванька подсчет, вздохнул и сладко так губами почмокал:

– Хорошо выручили. Я никогда таких денег и в руках не держал. – Помолчал и добавил негромко, застенчиво: – А что, братцы, не грех и спрыснуть…

Мужики Ванькину мысль тут же единогласно поддержали, двух посыльных в сельпо ленинско-заринское направили – и пошло-поехало.

Часа через два у нашего костра полсела ленинцев-заринцев плясало и пело. Оно и понятно – у мужика сибирского, забайкальского душа широкая и простора-размаха требует…

Проснулись артельщики утром – не встать. Головы, как котлы чугунные, тяжелым-тяжелы и гулом гудят. Поправка – опохмелка – нужна, а иначе и до смертной погибели дело дойти может.

Пошарил Ванька Ветров в карманах – ни копейки. Что делать?!

– Эх, пропади пропадом.

Замычал, свой невод на плечо взвалил и, в три погибели согнувшись, к крайним домам ленинцев-заринцев двинулся. Вернулся через час, весь бутылками, как матрос-красногвардеец из какого-то фильма гранатами, утыканный.

Ожили наши мужики. И тут перед ними снова с десяток ленинцев-заринцев как будто из-под земли выросло:

– Не помочь ли?..

А через час-другой на берегу снова свист, пляски. Поддавшись общему настроению и желанию, Илюха Кравцов рубаху на груди рванул и лодку свою за десяток бутылок водки кому-то из местных сплавил.

На третий день среди ленинцев-заринцев нашлись и такие, кто стали к нашим телеге и коню приценяться. Но нет, спохватились мужики, опамятовались: «Свое пропить – полбеды, а за колхозное надолго на стройки социализма упекут. И примеров тому предостаточно».

От «Ленинской зари» до своего села мы все ехали в телеге. Благо ни лодки, ни невода, ни рыбы, ни даже котла чугунного Гошки Дубинина у нас не было. Котел не пропили. Его Гошка Дубинин по пьяне какой-то ленинско-заринской красавице от щедрости души подарил.

Ехали медленно. Рассуждали-обсуждали все случившееся.

– Ну, елки-палки, вот уж сорвались-дорвались… – сокрушенно трясли чубами мужики, – как будто околдовал кто! Пили и раньше, но такого загула-разгула, пожалуй, и припомнить нельзя. И что с нами такое случилось?

И тут в их ахи-охи вмешался самый пожилой из рыбаков-артельщиков наших – вечный молчун дядя Паша Кобысов:

– Э-э-э, да бросьте, мужики, сокрушаться. Просто все мы единственный раз на свободу, на волюшку вырвались. Никого над нами не было: ни одного начальника, ни председателя, ни парторга, ни комсорга, ни нужды-бедности вековечной нашей – вот и запели-распахнулись души. Не сокрушайтесь. А лодку и невод Илюхе и Ваньке мы справим. Не без рук, и опыт в этом деле имеется.