– Я не допущу, чтобы вас это тревожило, Дженкинс, – величаво успокоил директор.

Он поместил свою длань мне на голову и слегка взъерошил волосы, после чего тщательно отер себе руки белым носовым платком.

– Я уверен, вы внесете в школу Монтегю весьма достойный вклад. Ученики-стипендиаты во многих смыслах – источник животворной крови для нашего заведения.

***

Школа для мальчиков Монтегю насчитывала уже почти четыре столетия. Так много великих людей вошло и вышло из ее врат, что она стала эдаким микрокосмом империи, олицетворением всего, что было когда-то великого в Британии. Она возвышалась среди плавных холмов и зеленых площадок для игр, красуясь своими вычурными башнями и бастионами, словно была в состоянии постоянной готовности дать отпор широким массам завистников тем привилегиям, которые она давала. Сеть однокашников простиралась через верхние эшелоны британского общества подобно огромной невидимой паутине, позволяя лишь возлюбленным сынам школы легко ступать по нитям на пути к богатству и славе, запутывая менее достойных восхождения и вытягивая из них надежды и амбиции. Их высохшие силуэты захламляли коридоры правительственного аппарата, министерства иностранных дел и нижних эшелонов передовых учреждений страны – наглядный урок власти высокого происхождения и хороших связей.

Школу окружала массивная высокая стена, и хотя большущие железные ворота в ней оставались открыты с раннего утра до позднего вечера, мало кто без конкретного дела осмеливался выходить за ее пределы. Отношения с селянами из окрестных деревень были в лучшем случае натянутыми, так как школа – и это можно понять – вызывала острейшую неприязнь у тех, чьим детям никогда не суждено вкусить благ такого заведения (чувство усугублялось еще и пониманием жителей, что, по всей вероятности, их дети в дальнейшей жизни будут выполнять прихоти кое-кого из ее будущих выпускников, как они сами – нынешних). В связи с этим отлучки по деревням школой тщательно отслеживались, хотя старшим ученикам в силу их статуса позволялось большее, и они, находясь на более длинном поводке, во время своих похождений получали извращенное удовольствие от задирания местных лавочников, зная наперед, что как те ни презирают этих глумливых сынков богатеев, но трогать-то их не моги: всяк сверчок знай свой шесток.

И все же временами стайки местных сорванцов устраивали налеты на школьное имущество в надежде как-нибудь попортить скульптуру или поживиться яблоками и грушами из школьного сада. Если день выпадал удачный, то получалось набрести на какого-нибудь отбившегося от прикрытия своего стада школяра и от души ему навалять. Но дело это было рисковое: территорию регулярно обходили суровые привратники в небесно-синих френчах, и уж они-то от души назначали меру воздаяния тем, кто им попадался. Как минимум раз был случай, когда потенциальные налетчики нарвались на команду школьных боксеров в полном составе, и им повезло покинуть территорию на своих ногах, без медицинской помощи.

Однако школа Монтегю по-своему признавала, пусть в усеченном и бесконечно снисходительном виде, смутный долг перед теми, кто не так удачлив, как ее толстосумная элита. Каждые десять лет в Большом Зале школы устраивался стипендиальный экзамен с последующим собеседованием, чтобы установить личности тех немногих, кому повезет быть приподнятыми над жизнью, обычно обрекающей человека на разочарование и прозябание; которым вместо этого улыбнется перспектива узреть лучшее будущее (а оно, это будущее, ох в каком дефиците; и как часто от человека на протяжении всей его нескладной жизни разит полученными подаяниями, и грязь несмываемо липнет к его башмакам, оставляя позади след, чтобы богатые и привилегированные и на миг не могли его спутать с людьми своего круга).

Как и у всех престижных заведений, у школы Монтегю были свои специфические традиции и ритуалы. Свои дресс-коды, которым необходимо следовать; определенные стороны, по которым ходить, и специфические иерархии учеников и преподавателей, внешне мало связанные с возрастом или заслугами. Те, кто имел более тесные семейственные связи со школой, имели право главенства над теми, у кого они были не так развиты, а большое богатство давало свободу безнаказанно унижать и причинять боль. Были игры без правил и правила без цели.

И, наконец, были кости, и вот как раз с ними проводился страннейший из ритуалов.

***

Тем утром, вскоре после своей первой очной встречи с директором (если ее можно таковой назвать), я впервые увидел их. Их преподнесли на торжественном сборе нескольким старшеклассникам, из которых каждый выходил на сцену для вручения кости в черной бархатной коробочке. В большинстве случаев такие кости до них держали их отцы, а до них деды, и так далее на столетия назад. Когда та или иная ветвь вымирала, на ее место всегда претендовала какая-нибудь другая звучная фамилия, так что владение костями неизменно оставалось прерогативой носителей лишь голубейших из кровей. Такова была старинная традиция школы Монтегю, этот самый ритуал костей. Когда свой знак отличия получил последний из претендентов, все они повернулись лицом к нам, младшим сокурсникам, и нам было разрешено (хотя нет, указано) трижды громко их поприветствовать.

Я задался вопросом, откуда эти кости берутся, но не успел я углядеть хотя бы одну из них (новоявленные обладатели их сейчас гордо демонстрировали), как меня бесцеремонно оттолкнули, а передо мной тут же сомкнулось море из спин, отрезая малейший доступ к реликвии. Той ночью, лежа на своей кровати в дортуаре[8], я мечтательно представлял, как мой отец, выходец из благородной, но небогатой семьи, вдруг, к своему изумлению, обнаруживает, что является наследником огромного состояния, а к нему и титула, который впоследствии должен перейти его сыну, то есть мне. Буквально назавтра я продвигаюсь на самые верха и становлюсь предметом почитания для всей школы. На спортивной площадке мне просто нет равных, а мои достижения в учебе решительно посрамляют успехи всех моих сверстников. В награду, чтобы как-то возместить прежнюю несправедливость, школа отменяет ритуал подчинения более именитым семьям, и вот я выхожу на сцену и получаю заветную бархатную коробочку с одной-единственной пожелтелой костью, символ моей грядущей жизни.

Фантазия ненадолго туманит мне голову, но тут же отлетает с тугим ударом связанного в узел полотенца (кое-кто из шкод у нас так развлекается). Ага, размечтался. Стипендиатам вроде меня такие реликвии и не светят.

Но, получается, я ошибался. По-своему они предназначались для всех нас.

***

Спустя примерно неделю я стоял под дождем и наблюдал довольно заунывный матч регби, когда ко мне подошел небольшого роста мальчик, одетый несколько небрежно, с грязно-блондинистыми волосами.

– Ты, наверное, Дженкинс? – спросил он.

– А что? – отозвался я.

Я старался держаться с невозмутимой отстраненностью, но втайне был рад, что ко мне подошли. Насчет дружбы с другими учениками у меня как-то не ладилось. Если честно, то друзей не было вообще.

– А я Сметвик, тоже стипендиат. – Он улыбнулся несколько натянуто. – Прихворнул, поэтому к началу учебы припозднился. Классное место, да? Большое такое и старинное. Но все тут с тобой приветливы, даже большие парни, а их-то я побаивался больше всего.