Я мог бы найти доказательство этого факта в указанном уже мной наблюдении, что по мере перехода от среды менее населенной и менее культурной к среде более населенной и культурной, от деревень к городам, от прошлого к настоящему кривая самоубийств, рождаемости, браков, преступлений и т. д. становится все менее и менее чувствительной к физическим влияниям и дает в этом пункте все менее и менее заметные колебания. Возьмем для примера кривую путешествий. Разница между количеством дневных и ночных путешествий, зимних и летних уменьшилась со времени замены дилижансов и парусных судов железными дорогами и пароходами. Однако мысль, что цивилизация парализует влияние физических факторов, верна лишь отчасти.

В известном отношении можно утверждать как раз противоположное. Наступает период, когда цивилизация, достигнув апогея, находит для себя выгодным не извращать, насколько это возможно, природы вещей и руководствоваться указаниями темперамента, климата, времени года и дня вместо того, чтобы игнорировать их. Хотя промышленность, например, в меньшей степени, чем земледелие, зависит от дождя и хорошей погоды, от географических и геологических условий, но, тем не менее, ни та, ни другая, совершенствуясь, вовсе не стремятся освободиться от этих внешних условий. Напротив, чем больше прогрессирует земледелие, тем больше приспособляет оно свои приемы, планы и действия к состоянию погоды и составу почвы; чем более развивается военное искусство, тем лучше приспособляется оно к почвенным, метеорологическим и другим условиям; чем выше поднимается архитектура, тем больше считается она с климатом, северным или южным расположением постройки и т. д. Но только считаться таким образом с природой – значит подчинять ее своим целям, и отсюда вовсе не следует, что природа является активной участницей в промышленном труде. Точно так же, чем более брак и отеческие чувства теряют свою непосредственность и облекаются в социальные формы, тем более, по крайней мере, начиная с известного предельного пункта, принимаются серьезно во внимание естественные условия счастливого союза и хорошей наследственности.

С середины этого века, например, во Франции, всюду была принята во внимание польза более ранних браков, и статистические цифры уже отметили этот благотворный переворот. Не то же ли самое наблюдается в деле преступности?

Чем больше преступление становится промыслом, и притом требующим знаний, тем с большим умением хитрые мошенники и жестокие убийцы выбирают наиболее благоприятные часы, место и время года для осуществления их планов. Отсюда более частая повторяемость известного рода преступлений в известное время года и часы дня. Но это меньше всего доказывает, что время года и час дня являются сообщниками и активными соучастниками этих преступлений. То, что я сказал, тем более справедливо, что пропорция профессиональных или привычных все больше усиливается, а пропорция преступлений случайных уменьшается. Движение в этом смысле (к несчастью) уже отмечено статистикой рецидивов, правильный и повсеместный прогресс которых является одним из самых значительных факторов нашего времени. Кто из профессиональных бродяг не устраивается так, чтобы бродяжничать, нищенствовать и воровать летом, а попадать в тюрьму осенью или зимой?

Войны разгораются весной с гораздо большей правильностью, чем та, с которой убийство совершается летом; разве можно сказать, что влияние температуры и всеобщего расцвета вызывает желание драться? Такие явления как устройство бумажных фабрик вблизи воды, а завода железных изделий – в соседстве с залежами железа и каменного угля наблюдаются гораздо правильнее, чем такие как локализация нападений с ножом в руках на юге Италии или Испании; и, тем не менее, факторы промышленности преимущественно социальные, а не физические.

Позволим себе еще раз сравнить рождаемость и преступность. Как ни одна семья в среднем не производит такого количества детей, какое она могла бы иметь, так ни один самый отчаянный рецидивист не совершает всех преступлений, которые мог бы совершить. Итак, численность известной нации и количество преступлений и проступков такой нации указывают на воздействие одной или нескольких определенных причин. Криминалисты плохо объясняют сущность их проблемы. Дело не в том, чтобы узнать, почему данная нация дает то или другое число преступлений в известный период, но в том, почему она дает только это число преступлений.

Многие возразят, быть может, на мою аналогию, что к воспроизведению себе подобных нас толкает естественная сила, в то время как такой силы, которая толкала бы нас прямо на преступление, не существует. Но это лишь кажущаяся разница. Никакой естественный импульс не возбуждает в нас желания стать отцом; если половое влечение в результате дает появление ребенка, то вначале оно все же не имело в виду этой цели. Точно так же мы имеем врожденное стремление к обеспеченному существованию, которое не совсем прямым путем приводит нас к воровству, мошенничеству, злоупотреблению доверием, а врожденное чувство гордости в известных случаях может привести нас к убийству из мести.

Половое влечение, наверное, не меньше толкает нас к адюльтеру, чем к материнству; и тем не менее, нужно заметить, что, все менее и менее располагая нас к материнству, оно все больше и больше влечет нас к адюльтеру. Странное зрелище, заметим в скобках, представляет собой общество богатое, деятельное, просвещенное и благоденствующее, но все более бедное детьми и изобилующее пороками; общество, которое имеет все, кроме детей, накладывает на себя все ненужные обязанности, какие только в силах выполнить, и которое оплачивает всякую роскошь, кроме роскоши многочисленной семьи. Если бы, однако, человек слушал только себя и подчинялся только глубоко скрытому стремлению его существа, желанию себя увековечить, то логика должна бы подсказать ему, что нужно вести себя иначе; чем больше овладевает им недоверие к возможности загробной жизни, тем более оно должно желать возродиться в своих детях, потому что у него нет другого средства возродиться. Но зараза окружающих примеров, искусственных наслаждений так сильна, что заставляет его забыть это основное стремление; его предусмотрительность беспрестанно делается все ниже и все недальновиднее, она распространяется на все его минутные прихоти, которые нужно удовлетворить, но ограничивается лишь горизонтом его короткой жизни, – можно бы сказать, что современное общество имеет то число детей, которое оно в состоянии прокормить на средства, оставшиеся после удовлетворения всех искусственных потребностей.

Не так легко выразить одной формулой закон преступности, но мне кажется, что накопление искусственно привитых потребностей и возрастающее стремление их удовлетворить должны считаться одними из главнейших причин преступности и бездетности. Сравнение французских департаментов, так же как и сравнение провинций в различных европейских государствах, открыло Тальквисту постоянное, полное соответствие между относительной плодовитостью браков и количеством книжек сберегательных касс и страхований от пожара. Та же причина – прогресс предусмотрительности (такой, каким я его только что охарактеризовал), по его справедливому мнению, объясняет эти параллельно идущие явления.

Но страны со слабой рождаемостью отличаются как будто большим количеством преступлений против собственности и меньшим – против личности[46], страны же с высокой рождаемостью – наоборот.