В 725 г. его преемник Амбизах захватил Каркассон и Ним и, дойдя до Бургундии, разграбил Отен. Возникает соблазн организовать серию крупных набегов на Галлию. Разграблению подвергается Бон. Руэг, Жеводан, Велэ страдают от изматывающих нападений, от которых нельзя откупиться данью.

Одновременно арабы развивают активную деятельность в Средиземноморье: в 720 г. они завоевывают Сицилию, в 724 г. – Сардинию, Корсику и Балеары. Так что, когда в 730 г. в руки арабов попадает Авиньон, их могущество кажется ни с чем не сравнимым.

Из примерно двадцати лет, последовавших за закреплением мусульман в Испании, следует особо отметить 718 г. В этот момент в знаменитой Константинопольской битве, которая длилась целый год, с августа 717 по август 718 г., решается судьба Восточной империи. Борьба была ожесточенной как на суше, так и на море. Арабский флот бросил якоря напротив города, в то время как армия Масламы, переправившегося через Геллеспонт, осадила Константинополь. Ситуация выглядела угрожающей, но Лев III начал методичное контрнаступление. Он лично направлял греческий огонь и сжег часть вражеских кораблей. Техника имперского флота сломила сопротивление арабских судов, которые были постепенно уничтожены одно за другим. Уцелевшие корабли были вынуждены отойти.

На земле ситуация для арабов складывалась не более удачно. Армия Масламы, изнуренная голодом и чумой, начала отступление.

Для ислама это было ужасное поражение настолько, что Эммануил Берль написал: «Эта битва связала судьбы Европы с будущим христианства. Если бы халифы выиграли ее, Восточная империя погибла бы, Балканы уже в VIII в. покорились бы мусульманскому владычеству, которого они, впрочем, не избежали, но шестью столетиями позже».

Арабская экспансия остановилась у Константинополя, как впоследствии она задохнулась у Пуатье, где Карл Мартелл одержал первую из великих побед, которые относят к нашей «второй династии».

Elegans, egregius atque utilis. В соответствии со своим прозвищем Карл был красивым и храбрым воителем. К тому же нрава он был гордого, бешеного и коварного; достоинства, которые у него сочетались с пороками, позволили ему стяжать себе славу, покорить соседей и обуздать свой народ. Иначе говоря, отвагой он во всем походил на своего отца – Пипина Геристальского.

Об этом нам сообщают хроники, которые щедро наделяют своих персонажей добродетелями и грехами, подчиняясь либо расположению духа, либо своим задачам, а может быть, даже с единственным злым умыслом привести в отчаяние своих любопытных потомков.

Ах, почему исследователям отказано в милости встретить, как в рассказе Моруа, ангела, который предлагает умершему старику-историку все возможности Истории, хранящиеся на полках бесконечной библиотеки?

Итак, нас уверяют, что Карл был красив. Мы не располагаем ни документом, ни портретом, который бы позволил нам оценить достоверность этой информации. По всей вероятности, его физический облик соответствовал канонам красоты той эпохи. Очень возможно, что у него было массивное лицо, характерное для его расы, очевидно, борода и, конечно, волосы, расчесанные на прямой пробор и ниспадающие на плечи, то есть роскошная шевелюра, ведь германцы и франки в своей наивной простоте видели в этом изобилии символ могущества.[145] «Если они не будут коронованы, то для меня лучше видеть их мертвыми, чем остриженными», – вскричала Клотильда.[146]

Так что, заглянув в наше время из прошлого, мы видим, что История могла бы дать ему прозвище Прекрасный. Но Карл, первый известный обладатель этого германского имени, не был королем и назывался «Marttaus», «Martieaux», «Marteau» (Молот), или Мартелл, в зависимости от прихоти пера переписчика, что можно проследить по документам его эпохи. В этом можно удостовериться, ознакомившись с палимпсестом Национальной библиотеки. Этот календарь VIII в. происходит из одного люксембургского аббатства и содержит надгробное слово по случаю смерти Карла «Martieaux» в 741 г. Документ того же периода, доказывает, что слово «Мартелл» представляло собой обычное родовое имя, которое Карл носил от рождения. Архиепископ Реймсский, св. Ригоберт, державший его над купелью, решительно утверждает, что именно так его и звали. Как представляется, высказать это точку зрения прелата побудили две причины. Довод второстепенный: со времени смерти св. Мартина Турского это имя, Мартелл, то есть Марцел или Мартин, от латинского Марцеллий, пользовалось в Галлии большой популярностью. Но для епископа речь шла главным образом о том, чтобы таким образом почтить память герцога Мартина. Этот дядя Карла погиб после ожесточенного сражения при Локофуа, где пало «бесконечно неисчислимое множество людей». Это было за восемь лет до рождения Карла, которое принято относить к 689 г. После этой битвы Мартин, бежавший в Лан, поверил обещаниям нейстрийских посланников, поручившихся за его жизнь. Однако они поклялись на пустых раках, и Мартин был убит.

Отрекшись с некоторой грустью от грез, напоминающих гравюры, и детских воспоминаний, мы вынуждены с этих пор отказаться от мысли, что «Мартелл» это воинское прозвище, каковым его с трогательной убежденностью преподносит составленная в XI в хроника Сен-Дени: «Тогда Мартиус (Martiaus) был впервые назван этим именем ибо, подобно тому, как молот разбивает (и сминает) железо, сталь и другие металлы, он в битве сминал и сокрушал своих врагов и все прочие народы».[147] С некоторыми вариациями мы встречаем это же объяснение в верденской хронике: «За это он был назван Тудит (кузнец), что значит «кузнечный молот», поскольку он размозжил все соседние королевства, подобно тому, как с помощью молота куют из железа всякие вещи», а у Годефруа снова читаем: «Папа Григорий III провозгласил его консулом и дал ему титул Молот Божий, который навеки присоединился к его имени».

Без всякого сомнения, для этих хронистов Карл был прежде всего дедом Карла Великого, оставившего ясную формулировку Ego miles Christi, «я воин Христов». Значит, появилась необходимость признать слово «Мартелл» не родовым именем, а славным прозвищем победителя ислама. Заподозрив это подлог, Мишле постарался дать ему хитроумное объяснение.

«Карл сам проявил себя как враг Церкви. Его языческое имя Молот сразу же заставляет меня усомниться в том, что он был христианином. Известно, что молот является атрибутом Тора, символом языческой общности, власти, варварского завоевания…»