На время она просто забыла причины своего побега.

С рассветом «Эмеральд» поднял паруса и к полудню был в порту, но не пришвартовался к пирсу, а бросил якорь на рейде. Вскоре в борт его ткнулся паровой катер, и на палубу пакетбота взошли трое пожилых мужчин в похожих шляпах и костюмах, молоденький офицер внутренней службы и дюжина вооруженных полицейских. Через полчаса возмущенные пассажиры узнали, что за эту ночь их стало существенно меньше: в своих каютах были убиты мистер Уильям Фостер, лидер одного их самых скандальных профсоюзов, его секретарша, помощник и охранник. Все они путешествовали под чужими именами…

– Значит, вы утверждаете, что в период с двенадцати до двух часов ночи находились в своей каюте?

– Категорически.

– Но подтвердить это может лишь ваша жена?

– Совершенно верно.

– Вы добровольно предъявили следствию это оружие? – мистер Ланн всеми пальцами указал на разложенные по столу два «сэберта», безымянный револьвер от Бэдфорда и нож с узким лезвием и кожаной ручкой, который едва не поразил Светлану в памятную ночь мятежа.

– Да.

– Откуда у вас этот револьвер?

– Трофей. Взял у убитого мятежника.

– С тремя коробками патронов?

– С четырьмя. Одну уже успел потратить.

– На кого же, если не секрет?

– На Бродягу Джо.

«Бродягой Джо» называли мишень, которую служитель выставляет из траншеи на две-три секунды.

– Хорошо стреляете?

– Приемлемо.

– А это откуда? – следователь кончиком пальца дотронулся до ножа.

– Оттуда же.

– Тоже взяли у убитого мятежника?

– Нет, просто вытащил из стены. Подумал – пригодится.

– Не пригодилось?

– Пока нет.

– Понятно… Кто мог бы подтвердить ваше участие в подавлении мятежа?

Глеб задумался.

– Боюсь, что… Видите ли, я не стал говорить, что я русский. В отряде меня знали как Дуайта.

– Как звали командира отряда?

– Майкл Стюарт. Дурачась, мы обращались к нему «Ваше величество»…

– У вас есть основания полагать, что это не было его настоящим именем?

Глеб пожал плечами.

– Оснований нет. Но почему-то мне так кажется.

– Хорошо. Подробнее об этом мы поговорим позже. Что вы скажете об этом ноже? – следователь развернул салфетку.

– Это близнец моего, – сказал Глеб, присматриваясь. – Явно делали на одном заводе.

– На этом ноже следы крови, их можно увидеть, – показал следователь. – Раны на телах самого (следователь брезгливо поморщился) и секретарши нанесены именно этим оружием.

– А двое других? – спросил Глеб.

Мистер Ланн помедлил.

– Застрелены. И мы поначалу думали, что из этого револьвера.

– Так. И… что?

– Не из этого. Калибр тот же, но форма пули другая, рубашка из другого материала…

– Тогда в чем дело?

– Этот нож найден в вашей каюте, – сказал следователь.

– Но вы же не думаете… – у Глеба было чувство, будто его ударили под дых.

– Думаю. Мне за это платят. За то, что я думаю.

– Вы же понимаете, что я хочу сказать. Нелепо тащить в каюту окровавленный нож, когда океан рядом – на расстоянии броска…

– Бывает все, – сказал следователь. – Убийство четверых, да еще прошедшее негладко, – это серьезная встряска, и глупостей наделать очень легко. С другой стороны, умные преступники иногда пользуются таким приемом: демонстративно подбрасывают себе улики ими же совершенного преступления… Само по себе подобное, – следователь опять брезгливо коснулся ножа, – не усиливает и не ослабляет наших подозрений… Вы ведь знаете, почему оказались в числе главных подозреваемых?

– У меня нет алиби.

– Нет алиби – раз. Вы сели на судно в последний момент и почти без багажа – два. На руках у вас необычно крупная сумма наличных денег – три. Все, что вы сообщили о себе, практически невозможно проверить – четыре…

– Простите, сэр…

– Минуту. Есть два обстоятельства, которые свидетельствуют в вашу пользу: полнейшее отсутствие следов крови на одежде – раз; вы практически не имели возможности пройти из каюты Фостера в вашу, не попав кому-либо на глаза. Это два. Понятно, что и то, и другое – мелочь… Но есть еще одно: чутье старой ищейки. Я задал себе вопрос: допустим, найдутся свидетели, которые вас видели, или появится какая-то важная улика: да, вот этот молодой человек или его сообщница и есть убийцы того мерзавца… И я понял, что не поверю ни свидетелям, ни улике. Тот же нож: я не знаю, подбросили его именно в вашу каюту наугад или целенаправленно? Но я убежден, что именно подбросили…

– Спасибо, – сказал Глеб.

– Впрочем, если отсеются все остальные, а на дне сита останетесь только вы…

– Это невозможно, – сказал Глеб. – Клянусь, я их не убивал.

– Их? – уточнил следователь, и Глеб его понял.

– Да, – он пристально посмотрел следователю в глаза. – Их я не убивал.

Следователь помолчал.

– А что вы говорили насчет войны? – вдруг спросил он.

– Какой войны?

– Вот и я хотел бы знать – какой? Вы сказали, что вернетесь в Палладию, если начнется война…

– Понял. Это просто цитата. У моих родителей был друг, который как-то сказал, что в жизни достаточно двух, но нерушимых и безоговорочных заповедей: «Не лги», – и: «Если начнется война, просись в морскую пехоту».

Следователь взял карандаш, покрутил в пальцах, тупым концом поводил по столу, выписывая какой-то изощренный вензель. Сказал, не поднимая глаз:

– Ну, первую-то заповедь вы нарушили…

– Боюсь, я в большей степени нарушил вторую, – сказал Глеб.

– Вот как? – негромко удивился следователь. – Я буду думать над этим вашим замечанием… Забирайте свой арсенал.

– Могу идти?

– Да. Ваш номер в «Рэндале»?

– Тридцать седьмой.

– Хорошо. И еще одна просьба, князь: старайтесь не замечать моих людей, которые будут ходить за вами.

– А это зачем?

– Нужно же нам найти настоящего убийцу? Пусть думают, что вы всерьез под подозрением, что мы проглотили их приманку. Вполне возможно, что они или попробуют подсунуть нам что-то еще, или дернут за леску…

Эркейд, Аркадия, страна грез! Берег вечной весны, долина блаженства. Благословенный край, цветущие холмы… На семьсот миль протянулась между глубокими теплыми водами залива Блэк-Эмбер и хребтом Спригган полоса земли – самая плодородная, самая необычная по природе своей. Тысячемильная отмель закрывает залив от холодных течений, горы не пропускают иссушающих ветров пустынь Солт-рэвин и Клоттедблад, от которых так страдают города столичного пояса: от Тристана до Иффульгента. В Аркадии сохранились леса древовидных папоротников и мамонтовых деревьев, а в тихих речных долинах можно встретить горбатых длинношеих ящериц ростом с быка. Стада карликовых слоников пасутся в предгорьях, в редколесье… Дальновиден и мудр был король Дон Великий, запретивший возделывать эти земли; его мудрость подхватили и президенты, начавшие взимать за право поселиться здесь неимоверные суммы. Да и то лишь в черте уже заложенных городов и поселков и не далее чем в двух милях от береговой черты…