Итак, Клеония была леди, и если вы полагаете, что шлюхе это не дано, то сильно заблуждаетесь. Она была хорошо образована – пансионат при монастыре, быть может, – отлично говорила по-английски и по-французски, манеры ее были безупречны, и вообще девица была так прелестна, как только может быть красавица-окторонка хороших кровей, с лицом святой Сесилии и телом, от вида которого даже каменный идол заерзал бы на своем пьедестале. Короче говоря, лакомый кусочек, и не дурочка, чтобы преодолеть любые сомнения по поводу, стоит ли ей связываться с «массой с шикарными усами». Но я взялся за дело с умом и осторожностью – даже тот дружок Спринга, Агаг, не сумел бы ко мне придраться.

Я выжидал и тем временем завел за правило перемолвиться парой словечек то с одной, то с другой из шлюх, причем прямо у всех на глазах, так что если меня увидят говорящим с Клеонией, то ничего не заподозрят. Держался я строго и на расстоянии, как настоящий господин, и даже высказывал Сьюзи свои соображения по поводу внешнего вида девиц и что Клаудии не помешало бы дать укрепляющего, а Эжени слишком много ест. Ее это вроде не тревожило, наоборот, она даже радовалась, что я проявляю хозяйскую заботу об имуществе. Я выбрал момент, когда во время одного из полуденных привалов Клеония в одиночку – она была, пожалуй, наименее компанейской из всех, что к лучшему – спустилась к реке и, ломая веточки, стала лениво бросать их на волю течения.

Я подкрался к ней. Заметив меня, она выпрямилась и отвесила мне короткий поклон, собираясь удалиться. Нас загораживали от остальных кусты, так что, когда она проходила мимо, я взял ее за руку. Девушка вздрогнула и повернула ко мне милое, безмятежное, как у монашки, личико, не выражающее ни страха, ни какой-либо другой эмоции. Нежно ухватив ее за пряди волос, растекающиеся по сторонам от хитроумно сделанного по центру пробора, я поцеловал ее в губы. Клеония не шелохнулась, и я, не отстраняя губ, запустил руку ей в вырез, давая знать о своих намерениях. Потом я отступил на шаг, наблюдая за реакцией. Она посмотрела на меня, прижав тонкие пальцы к губам, еще не остывшим от моего поцелуя, потом эдак томно, словно какая-нибудь герцогиня, повернула голову и произнесла слова, которые я меньше всего ожидал услышать:

– А как же Афродита?

Я едва из шкуры не выпрыгнул. В ответ на вырвавшееся у меня удивленное восклицание она улыбнулась и бросила на меня взгляд из-под полуприкрытых век.

– Хозяин устал от нее? Она будет страшно огорчена. Ей…

– Афродите, – смутившись, говорю я, – лучше было бы заткнуть свою поганую черную пасть! Что она наплела, эта лживая шлюха?

– Ну, что хозяин овладел ею и что это было здорово.

– Боже правый! Слушай-ка, а Мария со Стефанией тоже знают?

– Все знают, вот только верят ли? – Она пытливо посмотрела на меня, все так же улыбаясь. – Я бы сказала, например, что Афродита, ну… слишком черная и… массивная, чтобы понравиться хозяину. Но некоторым мужчинам такие нравятся. – Клеония пожала плечами. – Другим…

Она не закончила фразу, выжидая.

Я был ошеломлен, но не забывал о главном.

– А как Стефания и Мария? Я полагал…

– Что они шпионят для хозяйки? – Она кивнула. – Так и есть. Маленькие трещотки! И будь это кто-нибудь другой, только не хозяин, они бы уже все ей выложили. Но они не готовы обидеть вас… ни одна из нас не готова. – Веки ее опустились, губы затрепетали. – Стефания очень ревнива – даже больше, чем остальные из нас… если такое возможно.

И она одарила меня взглядом, присущим только шлюхам. Святой Георг, я вздрогнул, как укушенный.

– Но мне нельзя оставаться здесь, – продолжила она, намереваясь обогнуть меня, но я снова ухватил ее за руку.

– Знаешь, Клеония, – говорю. – Ты, как вижу, хорошая девочка… Так что на вечернем привале ты потихонечку пройдешь вслед за мной до реки – только осторожно, помни – и мы… ну, немножечко потолкуем. А остальным скажи, что… что, если кто из них распустит язык, им же будет хуже, ясно?

Я подумывал пустить в ход угрозу, заготовленную на худой конец: если она-де не будет послушна, я скажу Сьюзи, что Клеония заигрывала со мной. Но счел это излишним.

– Да, хозяин Бичемп, – смиренно произнесла она и повернула голову. – А как же Афродита?

– К черту Афродиту! – рявкнул я и притянул ее ближе, вдохнув аромат.

Клеония издала короткий смешок и прошептала:

– Она пахнет так же, не правда ли?

А потом вырвалась из моих рук и убежала.

Так, это были великолепные новости, ей-богу. Завидуют Афродите, получается? А почему бы нет, милые пташки? Заметьте, хотя я никогда не страдал недооценкой своих мужских достоинств, но понимал, откуда дует ветер: девочек больше заботило оказаться на хорошем счету у меня, нежели у Сьюзи – не представляя ситуации, они пришли к выводу, что отныне делами буду заправлять я, и потому рискнули бы скорее навлечь на себя гнев хозяйки, нежели мое неудовольствие. К тому же мисс Клеония явно не против, и они не посмеют… Что до доносов, не здорово ли будет припугнуть их, сказав Сьюзи, что Афродита пыталась соблазнить меня? Сьюзи отделает ее как миленькую, что и pour les autres[71] послужит хорошим уроком. С другой стороны, Афродита наверняка выложит всю правду, и Сьюзи может поверить ей – тогда жди беды. Нет уж, лучше оставить все как есть, и развлекаться с моей очаровательной красоткой, пока есть такая возможность.

Так я и поступил. Девушка оказалась смышленой, и поскольку спал я по преимуществу на улице, для нее ничего не стоило выскользнуть из своего фургона и пробраться под покровом темноты в мою палатку, чтобы предаться полуночному разврату. Мы были очень осторожны: не чаще двух раз в неделю – этого было вполне достаточно, ибо эта штучка способна была выжать меня насухо, быть может, еще и потому, что я был без ума от нее. Беда только, что все происходило в кромешной тьме, а мне нравится наблюдать за материалом, над которым я работаю. Кожа у нее была чистый бархат, а перси упругие, как мячи, и вытворяла она ими совершенно невероятные трюки – какая досада, что мы так и не отважились зажечь свет.

Но самой очаровательной ее привычкой было то, что во время наших развлечений она пела – тишайшим шепотом, разумеется, приближая губы почти к самому моему уху. Это было для меня чем-то новеньким, вынужден признать: у Лолы – расческа, у миссис Мандевиль – шпоры, у Ранавалуны – мощный апперкот и хук справа – мне довелось познакомиться со многими весьма причудливыми изюминками в поведении женщин, охваченных пароксизмом страсти. (Моя дражайшая Элспет, скажем, непрестанно сплетничала.) У Клеонии это было пение. Начинала она, например, с колыбельной, сменявшейся вальсом, затем «Лотарингским маршем» и увенчивала все «Марсельезой» или, если на нее находило озорство, «Суони-ривер».[72] Слава богу, ирландские джиги были ей неизвестны.