Уроки, преподанные миру арабами, викингами и монголами, можно кратко сформулировать таким образом:

Арабские нашествия ясно показывают нам, что взрыв религиозного энтузиазма у бетинцев может послужить мощным катализирующим и объединяющим элементом, дающим толчок непредсказуемой военной агрессии.

История викингов должна научить нас другому: мелкие, но неутомимые атаки бетинцев приводят к постепенному распаду крупных империй альфидов, и отколовшиеся куски становятся лёгкой добычей нападающих.

Характер монгольских завоеваний должен ослабить нашу надежду спастись путём капитуляции: кроваво и страшно монголы продемонстрировали подлинный — глубинный — порыв бетинцев к тотальному уничтожению цивилизации альфидов.

Изобретение — и начало применения — огнестрельного оружия в 15-ом веке изменило баланс сил. Народ, умеющий производить пушки и порох, получал заметный перевес в противоборстве с народом, вооружённым только луком, саблей, копьём. Борьба земледельцев с кочевниками и мигрантами не кончилась — она просто перешла в новую фазу. Для нашего исследования эта фаза важна тем, что в ней народы Бета, терпя поражение за поражением, отступая и раскалываясь, оказываются более доступны наблюдению и анализу. У нас появляется надежда приблизиться к ответу на вопрос: почему бетинцы, не имея уже никаких шансов на победу, продолжали сопротивляться оседанию с таким упорством?

Попробуем же направить наш исторический телескоп туда, где это сопротивление было самым яростным и долгим: на западную границу Великобритании — а потом США — и на юго-восточную границу Российской империи в 17-19-ом веках.

В начале этой книги, в предисловии, я грустно простился с добрыми и благомыслящими читателями, понимая, что мой взгляд на природу человека — на зверя, притаившегося в человеческой душе, — для них неприемлем. Но я не учёл — или намеренно забыл, — о том, что благоразумие и благомыслие, хотя и являются довольно редкими добродетелями, среди учёных встречаются гораздо чаще, чем среди обычных людей. Только человек, уверенно владеющий логическим аппаратом мышления, не допускающий вторжения страстей в умственный процесс, может работать в науке, в частности — в истории; это нормально и естественно. С другой стороны, это неизбежно приводит к непропорциональному сгущению в учёной среде людей, чрезмерно доверяющих выкладкам разума, обожествивших главный инструмент рационального познания — вопрос ПОЧЕМУ?

С их точки зрения, все загадки мироздания могут — и должны быть — вскрыты этим волшебным ключиком. "Понять явление", в их глазах, означает отыскать его причину, или, по крайней мере, найти разряд похожих явлений, полочку, куда его можно было бы засунуть, снабдив подходящей биркой, опознавательным ярлычком. Именно поэтому они так не любят прикасаться к первоосновам бытия: хочу, верю, ненавижу, люблю, вожделею, надеюсь, презираю, страшусь, наслаждаюсь. Там вопрос "почему?" утрачивает свою власть, становится бессмысленным. (Не потому ли учёный так часто бежит от религиозных и философских проблем под уютный навес атеизма и рационализма?)

Историки, книги которых мне приходилось читать для данного исследования, были похожи и солидарны в одном: все они считали своим долгом отыскать — назвать — причину могучих и кровавых нашествий кочевников-мигрантов. Выше я уже упоминал некоторые из приводимых ими причин: перенаселённость в местах обитания, торгово-экономические потребности, необходимость спастись от опасной близости других племён. Все эти причины и аргументы при ближайшем рассмотрении оказывались шаткими и неубедительными. Но ни один из историков — ни в одной книге — нигде и никогда не упомянул — хотя бы как отдалённую гипотезу — возможность того, что человеку вообще свойственна агрессивность, что он способен наслаждаться войной и убийством. Поверить, что кто-то когда-то мог упиться убийством себе подобного, а потом — второго, третьего, десятого, было бы равносильно для благомыслящего человека отказу от главного догмата его веры. Всё равно, что иудею усомниться в манне небесной, христианину — в непорочном зачатии, мусульманину — в ангеле, являвшемся Мухаммеду. Можно приводить тысячи исторических фактов — вера учёного останется непоколебимой. Да, год за годом и век за веком тысячи и миллионы вооружённых людей седлали коней и верблюдов, поднимали паруса, разворачивали знамёна и отправлялись в смертельно опасные походы — но нет, движущей силой была не какая-то непостижимая для нас — благоразумного учёного меньшинства — форма радостного упоения (как можно упиваться убийством!?), а некие объективные причины, которые мы и будем отыскивать в своих кабинетах и аудиториях с бесконечным и гордым упорством.

Историю творит бушевание человеческих страстей. Но описание — изучение — её оказалось в руках людей, научившихся подавлять собственные страсти ради торжества логического мышления. По своей парадоксальности это сравнимо разве что с ситуацией в католических странах, где руководство супружескими отношениями населения оказалось в руках монахов и священников, то есть людей, давших обет безбрачия.

Психологическими особенностями этого феномена мы займёмся подробнее во второй части. Однако отступление было необходимо в начале данной главы именно потому, что в ней речь пойдёт не столько об агрессии отставших народов, сколько о "контрнаступлении" земледельцев. И в этой исторической коллизии поиски причин военного противоборства кажутся историкам просто ненужными — настолько они "очевидны". Люди — племена — народы — будь то ирокезы, делаверы, семинолы, чероки или татары, киргизы, башкиры, чеченцы — защищали свою территорию! Что может быть более естественным и оправданным? Под давлением этой псевдообъяснённости все попытки земледельцев установить мир с соседями-охотниками, соседями-кочевниками объявляются неадекватными, лицемерными, недальновидными или просто замалчиваются. Все проявления коварства, иррациональной жестокости, жадности, нечестности, лени со стороны отступающих племён затушёвываются, оправдываются, число жертв их нападений преуменьшается.

Не берусь судить об умонастроениях в сегодняшней России. Но американское национальное сознание — усилиями благомыслящих историков и политиков — пропиталось чувством исторической вины перед индейцами настолько, что уже никакое обсуждение этой темы сделалось невозможным. Однако, если мы хотям ослабить заряд ненависти на фронтах сегодняшней вражды — израильтяне против палестинцев, сербы против албанцев, русские против чеченцев, испанцы против басков, индусы против кашмирцев, — американский и российский опыт может пролить свет на многие важные аспекты этого противоборства.

"Помиритесь, наконец, с индейцами!" — взывали к своим западным соотечественникам благомыслящие американцы восточного побережья из своего безопасного далека. "Заключите справедливый мир с палестинцами!" — призывают — требуют — давят сегодня на Израиль гуманисты Европы и Америки. "Как можно заключить мир с людьми, главная цель которых — словами и убийствами ежедневно демонстрируемая — нас уничтожить?" — "Нет, их агрессивность вызвана вашим поведением, а не вырывается из глубины их души. Ведь человек по своей природе добр, отзывчив, сострадателен и т. д." — знакомый гимн благомыслящих и гуманных, плывущий над цивилизованным миром со времён Жан Жака Руссо.