Потом она снова потеряла сознание.

Роды оказались не единственным испытанием для Ну Ну. Вот уже которую неделю она находилась на ничейной земле, между жизнью и смертью. Окружающий мир видела как в тумане: огонь, дым, лица, склонившиеся над ней. Разница между днем и ночью исчезла. Ну Ну много спала, просыпаясь лишь от иссушающей жажды и плача голодного ребенка. Она кормила сына, ела и пила то, что приготовил Маунг Сейн, и снова проваливалась в сон. Повитуха заставляла ее пить снадобья и давала мази, которые муж в нее втирал. Ну Ну не противилась. Она ухитрялась спать, даже когда ее мыли.

В редкие часы бодрствования она лежала молча. Слова лишали сил, а те были нужны для ребенка. Да и о чем говорить? Ну Ну почти не вставала. Ее ноздри постоянно ловили сладковатый гнилостный запах. Запах Смерти.

Маунг Сейн готовил еду, кипятил белье и пеленки сына, переодевал ее, обмывал потное тело. Прежде любивший тишину, он постоянно говорил с Ну Ну, надеясь, что своим голосом помогает ей. Пока сын спал, Маунг Сейн подхватывал ее на руки и выносил во двор подышать свежим воздухом. Какой же легкой она стала! Немногим тяжелее мешка риса. Ну Ну и во дворе почти не открывала глаз. Муж носил ее вокруг дома и предлагал полюбоваться на красоту, на цветущие бугенвиллеи, на красные всполохи маков и желтые цветки гибискуса, чей цвет она так любила. Маунг Сейн с гордостью показывал посаженные им и набиравшие силу помидоры, говорил, этот год порадует их щедрым урожаем бананов.

Ну Ну обязательно должна видеть, что мир ждет ее. Как и стосковавшийся Маунг Сейн. Но Смерть тоже ждала Ну Ну. И ей было некуда торопиться; она и так могла забрать с собой кого пожелает.

Маунг Сейн тоже чувствовал присутствие Смерти. Неужели молчаливая, безжалостная гостья заберет любимую? Этого не случится. Он не отпустит ее одну.

Повитуха навещала Ну Ну почти каждый день. Как-то вечером, после ухода старухи, Маунг Сейн уселся у постели Ну Ну и попытался медитировать, но не мог унять поток мыслей. Он смотрел на пламя свечи, на лица спящих жены и сына. Маунг Сейн вспоминал слова монахов, с которыми провел много лет. Все знания о жизни он почерпнул от них. Монахи утверждали, что каждый человек – творец своей судьбы и в этом правиле нет исключений.

Однако в последние недели Маунг Сейн вовсе не чувствовал себя творцом. Не он правил судьбой, а она погоняла им. Он стал рабом своих страхов.

Какие же преступления он совершил в прошлой жизни, если в нынешней может потерять жену и ребенка? Маунг Сейн не искал причину в других людях. Если он овдовеет, то виноват будет сам. Какую ошибку он допустил?

Маунг Сейн знал ответ. Один – на все вопросы. Ему не следовало жениться, нельзя было отдавать сердце Ну Ну. Не будь свадьбы, он бы сейчас не страдал. Разве не об этом проповедовал Будда в своей бесконечной мудрости? Если бы они с Ну Ну не зачали сына, сейчас бы его не обуревали страхи за малыша. Его собственная жизнь была бы гораздо спокойнее… Вот только что это была бы за жизнь? Без любви, без привязанности, без людей, которых он боялся потерять. Жизнь монаха. Нет, подобное не для него.

Маунг Сейн очень боялся, что Ну Ну умрет и это станет платой за два года любви и безмятежного счастья.

Маунгу Сейну было бесконечно далеко до Будды. Все его медитации не помогли встать на правильный жизненный путь. Он был просто человеком, обыкновенным, уязвимым, полным надежд и страхов, тоски и желаний. Его счастье казалось таким хрупким, но даже его он не хотел терять. Только не в этой жизни. Он не представлял себе ни дня без Ну Ну.

Сама Ну Ну почти ни о чем не думала. Она жила ощущениями, чувствовала, что Смерть по-прежнему стоит у порога, готовая войти. Иначе откуда тогда этот сладковатый гнилостный запах? Наверное, Смерть все еще решала, кого забрать – мать или ребенка. Или… обоих.

Умирать Ну Ну не боялась. У нее не осталось сил на страхи.

Не получалось даже внимательно рассмотреть сына. Она чувствовала его требовательные губы, легкое дыхание на своей коже, слышала, как он плачет. Плач был жалобным, но недолгим. Казалось бы, растущий ребенок должен с каждым днем кричать сильнее и громче. А ее сын плакал все тише. Его кожа оставалась вялой и морщинистой, и это тревожило Ну Ну, когда у нее хватало сил погладить его головку.

Повитухе было нечем обнадежить Маунга Сейна. На ее глазах умерло немало матерей и младенцев. После таких трудных родов опасности подстерегали Ну Ну на каждом шагу. Она потеряла много крови и была беззащитна перед крохотными злобными тварями, которые норовили поселиться в ней и ребенке. По мнению повитухи, судьба обоих должна решиться в ближайшие дни, в крайнем случае – недели. Заботливая старуха делала все, что в ее силах, однако ее возможности были очень скромными. Помимо отваров и мазей повитуха дважды в неделю делала приношения духу большого фигового дерева, которое росло близ хижины Ну Ну. Старуха таскала к нему рис, бананы и апельсины, она не знала, его ли сила исцелила Ну Ну, но не сомневалась, что попытки задобрить дух тоже не пропали даром.

Впоследствии, когда Ну Ну и сын поправились и окрепли, повитуха назвала это чудом. За время родов она дважды опускала руки, считая, что мать и нерожденный ребенок находятся на пути к новому воплощению и незачем им мешать. Разве не чудо, что Ну Ну, потеряв много крови, все-таки родила? Разве не чудо, что дитя, которое повитуха уже сочла мертвым, все же вышло из материнского чрева? На ее памяти подобные роженицы умирали.

Минуло еще несколько дней. Проснувшись утром, Ну Ну почувствовала, что Смерть передумала. Впервые ее ноздри уловили не гнилостный запах, а аромат спелых плодов манго. Впервые ее тело не бил озноб. Ну Ну вздохнула полной грудью и унюхала нечто новое – запах волос ее сына.

Малыш пах миндалем и медом. Это был аромат жизни.

Ну Ну обвела взглядом хижину. Занавеска была отдернута. Во дворе стояли все те же деревья. В лучах солнца, скользящих из окон, танцевали две бабочки. Возле очага сидел на корточках Маунг Сейн и что-то помешивал в кастрюле. Возле нее лежали чистые пеленки и стояла ваза, в воде плавал желтый круг из гибискусов, а внутри его краснели лепестки розы.

Ну Ну попыталась сесть, но была еще слишком слаба. Тогда она окликнула мужа. Маунг Сейн не шевельнулся. Должно быть, ей снится сон, и то, что она видит, – не возвращение к жизни, а окончательное прощание с миром. Ну Ну сильно перепугалась, она не хотела умирать, особенно сейчас, когда у нее на руках маленький ребенок. Собрав все силы, она снова позвала мужа. Громко. Отчетливо. И тогда Маунг Сейн повернулся и очень удивился:

– Ты проснулась?

– Да, – прошептала она.

Маунг Сейн встал, осторожно приблизился и склонился над ее постелью.

– Ну Ну, – тихо произнес он.

Она слабо улыбнулась.

Ну Ну впервые сама спустилась во двор. Сын спал у нее на руках. Ноги все еще нетвердо держали ее, и потому, взяв ребенка одной рукой, другой Ну Ну крепко держалась за перила крыльца. Двор был очень знакомым и в то же время – новым. Ну Ну чувствовала: что-то поменялось, но что именно – не понимала. Сквозь кусты светило утреннее солнце. Листья банановых деревьев показались ей зеленее, а сами бананы – крупнее и желтее. Никогда еще гибискус и бугенвиллеи не выглядели такими красивыми. Теплый ветерок приятно обдувал тело. Маунг Сейн, пристроившись на бревне, колол лучинки для очага. Точными, сильными ударами превращал полено во множество тонких палочек. От его движений веяло удивительным покоем.