Когда все стихло, Томский рванулся к двери. Открыть ее сразу не удалось — чертову решетку заклинило. Томский отошел на два шага, с разбегу врезал ногой по двери, и та, сдавшись под натиском, распахнулась. Однако выйти в туннель еще не означало что-либо увидеть. Глаза сразу запорошило пылью, в горле запершило. Рядом слышался трехэтажный мат Аршинова, которому тоже не улыбалось вдыхать растворенную в воздухе бетонную взвесь.

Вспыхнул фонарик.

Томский с облегчением перевел дух. Разрушения были не такими катастрофическими, как он ожидал. Рельсы, правда, исчезли под двадцатисантиметровым слоем каменного крошева, а в своде туннеля появились сколы и трещины, но… Луч фонаря осветил проблемный завал, и Томский едва не закричал от радости: взрыв выгрыз здоровенную выбоину в груде бетонных обломков. Как раз там, где это требовалось! Толик мог даже различить ржавый стальной уголок и темную дыру под ним — верхнюю часть двери.

— Аршинов! Я тебе никогда не говорил, что ты — гений?!

— По-моему, нет. А ведь стоило бы.

Прапор полез осматривать расчищенный проход. Толик собирался к нему присоединиться, но остался на месте. Он почувствовал: произошло нечто важное. Причем напрямую связанное с Шаманом и Вездеходом.

Пыль успела осесть, и когда Томский обернулся к входу в жилище Шамана, то увидел в проеме двери чудовище.

На темном скуластом лице пылали два окруженных синевой глаза, а под широким приплюснутым носом изгибались влажные кроваво-красные губы. Харю монстра окаймляла грива серой шерсти. В левой руке чудище держало что-то круглое, а правой сжимало кривой, вытесанный из белого камня нож.

Лишь увидев носки начищенных сапог Толик понял, что перед ним Шаман, а жуткая морда — всего лишь искусно вырезанная из дерева и раскрашенная маска.

Впрочем, когда Шаман ее снял, его лицо выглядело ничуть не лучше маски. Посеревшее и бесконечно усталое, как у тяжелобольного, который нашел в себе силы встать с кровати, но вот-вот свалится. Даже оспины стали глубже и рельефнее. Покачиваясь, как пьяный, Шаман направился к Томскому. На нем был балахон из зеленой ткани, почти неразличимой из-за множества разноцветных ленточек, изображавших змей с разверстыми пастями. Волосы были перехвачены лентой с пестрым орнаментом. Круглый предмет оказался бубном. Шаман сел, свесив ноги с уступа.

— Что здесь произошло? Новый обвал?

— Нет. Аршинов расчистил вход динамитом.

— Был взрыв?

— Еще какой! А ты разве ничего не слышал?

— Нет. Я был далеко. Очень далеко.

— И где же?

— Разыскивал заблудшую душу больного Вездехода, чтобы вернуть ее в свое пристанище. Для этого мне пришлось совершить путешествие в Верхний и Нижний миры. Выбраться обратно удалось лишь чудом: я слишком спешил и не успел приготовить подношений духам. Такое не прощается. Если бы не кер-тютца, моя душа уже бродила бы по Нижнему миру.

— Кер-тютца… Добрый дух?

— Можно сказать и так. Помощник. Проводник. Вы называете это существо Шестерой, но для Вездехода оно — кер-тютца. Сейчас Николай спит, а ласка охраняет его душу. Не позволяет ей вновь покинуть тело.

— Значит, Коля будет здоров?

— Да. Хотя похромает пару дней, конечно.

— Можно посмотреть это? — Томский указал на бубен. — Я очень аккуратно…

Шаман помедлил, но потом кивнул и передал ему бубен. Сверху деревянную обечайку обтягивал лоскут кожи. Самой примечательной была задняя часть бубна, где имелась вертикальная железная ручка. На нескольких поперечных прутах болталось неисчислимое количество металлических погремушек, колокольчиков, вырезанных из жести фигурок животных. Толик тронул одну из них. Послышался мелодичный звон.

— Никогда не держал в руках настоящего шаманского бубна.

— При всем должном уважении, и не подержишь, — грустно вздохнул Шаман. — Это — подделка. Свой настоящий бубен я потерял во время Катаклизма. Где в Метро отыскать настоящую оленью кожу? Да и на обечайку пришлось пустить не кедр, а первое, что попалось под руку. В Полисе я отыскал кусок фанеры от фортепиано.

— В Полисе? Ты бывал в Полисе?

— Нет. Никогда. Мне… Фанеру принес один хороший знакомый.

Толику не требовалось смотреть в лицо Шаману, чтобы понять: он лжет. Хватало неожиданной дрожи в голосе и поспешности, с которой Шаман ответил на вопрос.

— Может, оно и к лучшему. У моего народа есть поверье: если срубить дерево, из которого шаман изготовил обечайку своего бубна, смерть его будет долгой и мучительной. А фанера — она и есть фанера…

— Так бубен — просто такой прикол?

— Не прикол. Вера способна превращать в магические символы самые простые вещи. Сила шамана не столько в бубне, сколько в том, что находится здесь, — алтаец коснулся пальцем лба. — Приколы у вас. У нас все серьезно.

— Я не хотел тебя обидеть.

— Проехали, Томский. А вот этот нож — самый настоящий, из белого обсидиана. С Алтая. Сохранился, потому что всегда был при мне. До него могу дотрагиваться только я.

— Еще один вопрос, Шаман. Вы говорите, я спас Вездехода…

— Это говорил Аршинов. Я — нет. Потому что видел того, кто оттолкнул глыбу на самом деле. Злой дух из Нижнего Мира. Существо в желтом. Оно и сейчас здесь. Сидит за твоей спиной.

Томский резко обернулся. Позади никого не было.

— Можешь даже не пытаться. Видят его лишь те, кому это дано. Тебе он показывается, когда сам этого хочет.

— Кто показывается и чего хочет?

Аршинов сиял улыбкой, но увидев наряд Шамана, помрачнел.

— Батюшки-святы, это что маскарад? А, понимаю… Как там наш больной?

— В порядке, — ответил Шаман. — До свадьбы рана заживет.

— Вот и отлично. Осталось пару камней сковырнуть, и можно лезть в это проклятущее Метро-2. Само собой, после того, как часиков этак надцать покемарим. Не знаю, как у вас, а лично у меня голова раскалывается. Чересчур много впечатлений. Пустишь к себе Шаман, или это… мы тут развалимся?

— Не пущу. Вездеходу покой нужен. Я сейчас…

Шаман скрылся за стальной дверью. Вернулся через несколько минут в своем обычном наряде, с ворохом тряпья в руках.

— Вот держите. Так будет помягче.

* * *

На отдых разместились в предбаннике шаманской резиденции. Причем вместе с хозяином, который стремился показать, что терпит такие же неудобства, как все остальные.

Неприхотливый в быту и даже шапочно незнакомый с угрызениями совести прапор захрапел, едва успев растянуться на ветхом одеяле. Шаман выглянул в туннель, запер на замок решетчатую дверь и тоже лег. Вскоре его дыхание сделалось ровным. А вот Томский никак не мог уснуть, без конца ворочался на своем жестковатом ложе, пытаясь устроиться поудобнее. Когда затея потерпела крах, просто смотрел в темноту. Где-то через час, не выдержал: