В одиннадцать часов я услышал, как кто-то отпирает дверь. Я сидел за кухонным столом, чувствуя, как гадко во рту от кофе и усталости. Но когда вошла Хлоя, вздохнул с облегчением. Она посмотрела на меня долгим взглядом и закрыла за собой дверь.

— Где ты была? Ты в порядке?

— Да. Задержалась в одном месте.

— Я с ума сходил. Почему не позвонила?

— Было поздно. Не хотела беспокоить.

Хлоя больше на меня не смотрела. Ее лицо было бледным, под глазами темнели круги.

— У кого ты задержалась?

— Это старые дела. Вы не знакомы. — Хлоя шагнула к ванной. — Мне надо…

— У кого ты задержалась?

— У одного знакомого человека.

— Таня сказала, что видела вечером в баре мужчину. Это он?

Хлоя кивнула.

— Твой бывший парень?

— Да.

Больно стиснуло грудь, словно из нее выпустили весь воздух.

— Ты с ним спала?

— Нет! — неожиданно зло выкрикнула она. — Ничего не было! Ты доволен? А теперь оставь меня в покое!

— Оставить в покое? Ты провела ночь с другим мужчиной и хочешь, чтобы я притворялся, будто ничего не было?

— Именно! Это не твое дело!

Пораженный, я уставился на нее. Меня все еще душил гнев, но я понимал, если дать ему волю, назад уже ничего не вернуть.

— Ты правда считаешь, что это не мое дело?

— Нет. Не знаю. — Хлоя тихо заплакала. — Прости.

Она бросилась в ванную и заперла дверь, а я остался сидеть, ничего не чувствуя. Абсолютно ничего.

Когда на следующее утро Матильда принесла завтрак, я уже встал, разбуженный головной болью с похмелья и громким кукареканьем петуха во дворе. Вечером я выпил за обедом еще одну бутылку вина. И как бы ни судить о бренде «Шато Арно», в крепости ему никто бы не отказал. Я спустился в туалет, затем подставил голову под кран, прогоняя остатки сна. С волос капало, а я сидел в джинсах у амбара и наслаждался овевавшей тело ранней утренней прохладой.

Утро выдалось чудесным, как, впрочем, и все предшествующие, с тех пор как я нашел здесь пристанище. Небо бездонно голубое, не выбеленное зноем, который появится позже. На горизонте цепочка облаков, но так далеко, что, кажется, им никогда сюда не приплыть.

Я прогнал рыжую несушку, которая решила поклевать рядом со мной, и, подняв голову, увидел, что ко мне идет Матильда.

— Доброе утро, — произнесла она.

Ее лицо, как обычно, ничего не выражало. Матильда поставила поднос с завтраком на землю. От кофе вился почти невидимый парок, хлеб, судя по аромату, только что испекли. На тарелке лежали два очищенных яйца.

— Вот сделала для вашей ноги, — сказала она, протягивая предмет, который принесла под мышкой.

Этим предметом оказалась подошва резинового сапога, от нее была отрезана почти вся верхняя часть, кроме пятки. По бокам проделаны дырки, и в них продет шнурок.

— Спасибо.

— Для того чтобы защитить бинт, — объяснила Матильда. — Может, вам помочь, когда работаете? — Она закинула назад волосы. Как я успел заметить, для нее это было признаком волнения. — Хочу попросить вас об одолжении. Греттен сказала, что вы преподавали английский?

— Частным образом. Не в школе.

— Возьметесь ее обучать?

— Я не уверен…

— Я сама буду вам платить, — поспешно добавила Матильда. — Немного. Но и вам не нужно давать ей формальные уроки. Учите… когда с ней разговариваете.

Я хотел ответить «нет». После вчерашнего вечера решил, что чем меньше общаюсь с сестрой Матильды, тем лучше.

— А сами почему ее не учите?

— Мой английский не настолько хорош. — Она пожала плечами. — И кроме того, Греттен не любит, когда я ей указываю, что делать.

— А как посмотрит на это ваш отец?

— Проблем не возникнет.

Это вовсе не означало, что он одобрит наши занятия, но Матильда лучше знала своего родителя. Она ждала ответа, а я, сколько ни ломал голову, не мог придумать предлог для отказа.

— Что ж, попробую дать ей несколько уроков.

Улыбка Матильды, хоть и более сдержанная, чем у сестры, делала ее моложе.

— Спасибо.

Я проводил ее взглядом, пока она шла через двор, и принялся рассматривать башмак. Он пах старой резиной, и на его изготовление ушло, наверное, несколько минут. Но забота Матильды меня растрогала — я не мог припомнить, чтобы в последнее время кто-нибудь для меня что-либо сделал. Галоша облегчила мне жизнь. Надев ее после завтрака, я обнаружил, что могу наступать на ногу и даже частично переносить на нее вес и делать пару подпрыгивающих шагов.

На лесах башмак дал мне ощущение устойчивости и уверенности. Взявшись за кувалду, я изо всех сил старался не обращать внимания на отдающуюся с каждым ударом головную боль, надеясь, что вместе с потом удастся выгнать похмелье. Волдыри на ладонях саднило, но я не мог заставить себя надеть найденные в карманах комбинезона грязные перчатки.

Постепенно скованность мышц исчезала. Я закончил один участок и взялся за стену с незакрытым ставнями окном спальни. Несколько камней под водосточным желобом расшатались, и не оставалось ничего иного, как вытащить их. Прежде чем я сообразил, что наделал, в кладке образовалась дыра, достаточно большая, чтобы в нее пролезть. Обнажился внутренний ряд камней. Я немного оробел от того, какой урон нанес дому. Со страхом сознавал, что сам не очень понимаю, что надо делать.

Но было все же нечто доставляющее удовлетворение в концентрированном напоре долота и кувалды. Я колотил, куски раствора летели мне в лицо, как шрапнель. Я даже не почувствовал сильной боли, когда снова угодил себе по руке. От повторяющихся ударов плоть и кости онемели, потеряли чувствительность. И лишь во время достаточно долгой паузы начинали оживать.

Вскоре я потерялся в ритме кувалды. Весь мир сузился до участка стены над окном спальни, поэтому не сразу осознал, как в поле зрения по комнате что-то промелькнуло. Я посмотрел вверх и по другую сторону пыльного стекла увидел человеческое лицо.

— Боже!

Долото выпало из рук и, отскочив от доски, проскользнуло между стеной и настилом и звякнуло о камни. Греттен открыла окно и рассмеялась.

— Я вас напугала?

— Нет, — ответил я, чувствуя, как бешено колотится сердце.

— Я принесла вам кофе. — Она подала мне большую чашку. — Подумала, вам не нужно будет спускаться вниз.

— Спасибо.

А спускаться все равно придется — за долотом, но я решил не заострять на этом ее внимания. Я не видел Греттен со вчерашнего вечера, когда она сожгла фотографию. Но теперь это событие ее, похоже, не волновало. Она оперлась о подоконник и смотрела, как я садился на край настила.