Для Марии обеды в храме были праздником, она одевалась в чистое, с радостью шла к мраморным стенам цвета слоновой кости. Перед широкими ступенями из светлого камня находился резервуар с прозрачной водой. Внутрь через окна заходил спокойный дневной свет, падал на пол, застеленный мягким молочным полотном. Полотно было воздушным, как облако, что просочилось в храм. Вместо алтаря лежала грандиозных размеров книга, страницы её были шире их лачуги.

В святые дни кормили в храме на расстеленных в облаке дорожках шёлка. Сотни людей приходили на обеды в годовщину смерти гуру Арджана, замученного по доносу в тюрьме; в день признания гуру Грантх Сахиба вечным и последним; в день освобождения шестого гуру Харгобинда из каземата форта Гвалиор и в другие праздники, посвящённые учителям и мудрецам. Звенела посуда, ложки стучали громко, перебивая уличный шум.

В будни приходили только Мария и Амир. Вместе с гранти они ели на полу в кухне на задворках. Молодой служитель в тюрбане, который сикхи не снимают с головы, раздавал овощи и рис, сладкие шарики ладду по железным тарелкам. Это были лучшие моменты суток.

– В нашей стране никто не останется голодным, – говорил с гордостью Амир, поднимая вверх руку с очередной невидимой чашей.

Сытые и благодарные, они уходили в улицу.

Лавины моторикш неслись по Колони-роуд. Мария вспоминала, как в день их знакомства Амир закричал непонятное ей тогда: «Ото!», останавливая жёлтую кабинку на колёсах. Они поехали среди пёстрого кружева Колабы, не касаясь друг друга, но ощущая вспышки молний. Сейчас они брели пешком в пене наводнения и смога, через каскады звуков. Над Колони-роуд строилась эстакада метро, всё вокруг было разворочено. Люди, закутанные в полиэтилен, ехали на мотоциклах. С дороги Марию и Амира обдало серой водой.

– Отойди чуть, – сказал он ей ласково, снял и отдал свой свитер.

Они брели, надеясь только на одно: город грёз даст им хоть крошечную, но хорошую весточку.

«Кастико»

Жилец лачуги в ожидании

Аэростата в пенхаус.

АРУНДХАТИ СУБРАМАНИАМ, «Я ЖИВУ НА ДОРОГЕ»

В моих недрах гуляет столько хороших новостей. Они качают от района Бандра до района Ворли, которые вот-вот соединит грандиозный мост, побеждающий стихию океана. Они летят, как крылатые муравьи, от острова Старухи, припаянного к Колабе, через мусульманский Махим и дальше на Андери. Новости передаются из уст в уста, влетают в одно ухо и вылетают из другого. Обрастают слухами, как ржавые лодки на морском дне покрываются моллюсками. Разве мне жаль этих новостей? С рассветом родятся и отрастят крылья новые.

Каждый вечер, перед тем как отправиться в трущобы, Амир заходил в «Кастико» через потайную калитку в заборе на Колони-роуд.

В пространство Колони-роуд едва умещаются люди, телеги, рикши и машины, от шума недолго опьянеть. Но откройте калитку и окажетесь в густой тропической тишине. Там будут одноэтажные домики и павильоны из полупрозрачного пластика. В похожих павильонах в холодных странах растят овощи, а в «Кастико» играют пьесы и читают поэзию. Шуршат деревья по брезенту, натянутому между крышами. Расставлены пластмассовые столы.

Артисты, музыканты и поэты приходят сюда обсудить сплетни, выпить чаю и, вдруг повезёт, найти работу. Иногда среди посетителей оказываются удачливые продюсеры и режиссёры. В надежде встретить их некоторые целый день сидят в «Кастико», пьют одну воду, потому что на большее нет денег.

Амир зашёл во внутреннее кафе, огляделся – знакомых не было. На пластиковой стене «Театрального сарая» чуть трепетали от океанского ветра, несущего ночной дождь, известные ему наизусть объявления. Всё те же, что и неделю назад, плакаты о спектаклях, танцах для девочек, курсах карате, конкурсе стихов, фестивале народного танца лавани.

Что-то новое было среди них, свежая деталь, в которую сначала он не всмотрелся, по привычке не ожидая ничего интересного от этой стены. Небольшой прямоугольник глянцевой бумаги, элегантный, как колониальная мебель в антикварной лавке Филиппса на Форт-роуд.

Он перечитал английские слова шестнадцать раз и быстрым шагом пошёл через чёрные аллеи, через пустырь домой к Марии. Там в узкой щели, отгороженной от мира бутафорским шифером, Амир рассказал ей новость. Он старался сохранять спокойствие и держать дыхание. Мария ахнула, прижала руку туда, где находится душа. Сразу принялась доставать и осматривать рубашки Амира. В блёклом свете ворованного электричества она разложила их на кровати и стала думать, ломая пальцы: фиолетовая рубашка мятая, красную нужно ещё раз простирать, а вот другая клетчатая, бело-зелёная, подойдёт. Поднесла рубашку к носу, сказала:

– Мы уже ничего не чувствуем, но от нас может исходить запах рыбы и свалки, запах залива. Иди, попросись переночевать у Гоувинда и Азифа. Без меня хозяин тебя и не заметит, там вечно толпы гостей. Помойся десять раз, постирай у них рубашку и погладь. Иди с Богом.

Молитва

Слоноголовый с толстым животом

Препятствий устранитель Лорд Ганеши

Наелся ложкой молока.

МИНА КАНДАСАМИ, «КОГДА БОГ ПЬЁТ МОЛОКО»

Мария перекрестила Амира, как бабушки в её стране крестят в воздухе внуков. Он ушёл через пустырь на Патил Гали, по капиллярам переулков ко Дворцу Ашриты. Мария лежала, слушая, как ворочается рядом огромная ночь, как бродят в ней мангры в ожидании дождя, бегут в пригород поезда по самой старой в Азии железной дороге.

Потом она спустилась на нижний ярус нар и молилась там до утра на коленях. На рассвете тонкая, длинная и мягкая, как нитка, она отправилась в храм. Она не знала, где найти храм своей веры. Католический, наиболее близкий её религии, был строг и торжественен, а монахини читали на латыни, будто приговаривая к костру. В мечеть заходить было неловко. Она ни разу не видела мечетей, куда бы входили женщины. Мария так и не поняла, можно ли ей туда или нет, да и одета она была неподходяще. Она пошла в индуистский храм, похожий на открытую террасу. Опустилась на колени перед устранителем препятствий Ганеши, слоноголовым любителем молока.

Однажды этот бог втянул в свой каменный ротик чайную ложечку с молоком, и верившие в него от Калькутты до Дели, и дальше – в Чикаго и Мичигане, в Маниле, Сиднее и Сингапуре принялись поить статуи Ганеши молоком. Цены на продукт взлетели до небес, у храмов бились толпы, потоки белого молока стекали по сытым слоновьим животам. Осы кружили у алтарей – гарбхагриха[29].

Если бы Мария